Отечественная историография привычно рассматривает создание ополченческих частей в 1941 г. как новое воплощение и дальнейшее развитие славной исторической традиции, начало которой наиболее маститые авторы относят к Мамаеву побоищу. Однако в действительности боевое использование таких огромных масс необученных, плохо вооруженных и в значительной части не пригодных к военной службе людей являлось беспримерным, хотя и вынужденным шагом правительства.

В эпохи, не знавшие военкоматов, ополчение трудно отличать от иных способов комплектования вооруженных сил. Условия и стимулы ополченского движения тех времен не всегда понятны – например, массовый порыв крестьян в 1812 г. был скорее заслугой помещиков, которым они по праву принадлежали. Но, во всяком случае, очевидно, что мобилизации подлежали только годные к военной службе лица, из которых к непосредственному участию в военных действиях привлекалась небольшая и наиболее боеспособная часть. Советское правительство не поддержало эту традицию, с одной стороны, под влиянием энтузиазма народных масс, а с другой, потому что выбора у него фактически не оставалось. Почти вся кадровая армия осталась в «котлах» Белоруссии, а ее остатки пытались сдержать натиск врага в районе Смоленска.

Советская власть имела опыт привлечения населения к военным действиям – в сущности, сама Красная армия первоначально представляла собой не более чем ополчение граждан левых взглядов. Но правовая основа для такой самодеятельности в предвоенные годы отсутствовала – если закон 1930 г. предусматривал возможность записи в так называемое тыловое ополчение лиц, которые в силу своего непролетарского происхождения не могли рассчитывать на высокую честь призыва в рабоче-крестьянскую армию, то закон 1939 г. предоставил такое право всем, без различия социального статуса. Формирование ополчения утратило смысл – с началом войны любой желающий и пригодный к прохождению военной службы мог подать заявление в военкомат, которое в большинстве случаев с удовольствием удовлетворялось, если этому не препятствовала оборонная значимость работы добровольца.

От 17 и старше

Первоначальный указ о мобилизации касался граждан не старше 36 лет, но, несмотря на успокаивающие заявления правительства, население довольно быстро почувствовало нависшую над страной угрозу. В первый же день 5 тыс. заявлений об отправке на фронт поступило от молодежи Тимирязевского района. На пятый день войны был сформирован полк из добровольцев Ленинского района, которые без отрыва от производства изучали военное дело. Интерес правительства к инициативе масс обусловило осложнение обстановки на фронте – 26 июня в ЦК с участием т. Сталина и секретарей четырех московских райкомов обсуждался вопрос о формировании народного ополчения, но никаких директив не последовало. Тем не менее, к середине дня 1 июля на заводе «Красный пролетарий» (район Донской) в ополчение записалось 1000 человек, 2 июля во Фрунзенском районе было подано свыше 4500 заявлений, в Ленинском – 3800.

В ночь на 2 июля прошли совещания в ЦК, МК и райкомах, а 4 июля, наконец, вышло постановление Государственного комитета обороны, неконституционного, но весьма влиятельного органа власти. Постановление не публиковалось и, по-видимому, должно было служить общим ориентиром для начальства. Согласно этому немногословному акту в дивизии народного ополчения предполагалось мобилизовать по Москве 200 тыс. человек и по Московской области – 70 тыс. человек; 25 дивизий должны были формироваться по районному принципу. В ополчение допускались трудящиеся в возрасте от 17 до 55 лет, но пресса не скрывала, что записывались и 16-летние подростки, «черты лиц которых еще не потеряли детскую округлость», и седовласые профессора, которые дружно маршировали рядом со слесарями. Рядовой состав, 50% командиров взводов, до 40% командиров рот, медсостав и весь политический состав дивизии должен был комплектоваться из состава населения; остальной начсостав – за счет кадров РККА. Снабжение частей дивизий средствами автотранспорта, мото- и велоснаряжением, шанцевым инструментом, котелками, котлами для варки пищи производилось за счет ресурсов Москвы, Московской области и района, путем мобилизации и изготовления этих средств предприятиями района, а штаб МВО должен был обеспечивать дивизии вооружением, боеприпасами и вещевым довольствием. Один из пунктов постановления предусматривал, что во все время нахождения мобилизованного в частях народного ополчения за ним сохраняется содержание: для рабочих – в размере его среднего заработка, для служащих – в размере оклада, для студентов - в размере стипендии, а семьям колхозников назначалось пособие как для семей военнослужащих рядового и младшего состава. В случае инвалидности и смерти мобилизованного, мобилизованный и его семья пользовались правом получения пенсии наравне с призванными в состав Красной Армии.

От мобилизации освобождаются

Несмотря на двусмысленную формулировку постановления о том, что от мобилизации «освобождаются» военнообязанные, имеющие на руках мобилизационные предписания, а также работники предприятий, выполняющих особо важные оборонные заказы, по-видимому, набор осуществлялся добровольно и с большим воодушевлением. Едва ли на москвичей повлияли выгодные с точки зрения зарплаты условия приема, поскольку постановление от 4 июля не публиковалось и вряд ли кому-то объявлялось в полном объеме (никто из выживших об этом не говорил). Быстрый успех мобилизации объяснялся, скорее, напористыми действиями райкомов, воспринявших ее как очередную кампанию, и первичных организаций – например, комсомольцы МГУ просто постановили считать себя мобилизованными. В обстановке массового воодушевления непригодные по состоянию здоровья граждане могли пренебречь своими медицинскими проблемами. За 4 дня поступило 168 470 заявлений от москвичей, и если контрольных цифр постановления достичь не удалось, это было связано скорее с недостатком вооружения и прочих видов довольствия. К вечеру 6 июля было сформировано 12 дивизий, в которые вошли 120 тыс. москвичей и около 50 тыс. человек из Подмосковья. В их числе были 1-я дивизия (Ленинского района), 2-я (Сталинского), 4-я (Куйбышевского), 5-я (Фрунзенского), 6-я (Дзержинского), 7-я (Бауманского), 8-я (Краснопресненского), 9-я (Кировского), 13-я (Ростокинского), 17-я (Москворецкого), 18-я (Ленинградского), 21-я (Киевского); остальные районы пополняли состав этих дивизий.

Хотя по штатному расписанию в каждой из них должно было быть 11 600 бойцов и командиров, численность дивизий была неодинаковой. Первоначально они насчитывали от 5100 (1-я) до 8700 человек (9-я), впоследствии их силы дополнялись и перераспределялись, к концу сентября численность 8-й дивизии возросла до 7500 человек, 9-й – до 10 500, а 7-й до 15 000 ополченцев. В августе все эти соединения переформировались по штатам сокращенной стрелковой дивизии (тогда же, вероятно, отпал вопрос о сохранении зарплаты, если кто-то на это еще рассчитывал). Им присвоили новые номера (1-я, 2-я, 4-я, 5-я, 7-я, 8-я, 9-я, 13-я, 17-я, 18-я, 21-я дивизии народного ополчения стали, соответственно стрелковыми дивизиями: 60-й, 2-й, 110-й, 113-й, 29-й, 8-й, 139-й, 140-й, 17-й, 18-й, 173-й), и в их состав включались призывники Московского округа. Но огневая мощь возросла незначительно – три дивизии имели по танковой роте, большинство же только по два артиллерийских дивизиона. Не случайно командующий Резервным фронтом Жуков в августе 1941 г. отмечал наличие в 32-й и 33-й армиях, состоявших из 10 дивизий народного ополчения, таких недостатков как недовооруженность, необеспеченность средствами связи, необученность личного состава, наличие оружия разных систем, несоответствие боеприпасов по калибрам. Действительно, ополченцев вооружали чем попало, стандартных винтовок образца 1891 г. едва набралось полторы тысячи, большинство вооружалось трофеями различных локальных конфликтов вроде польского и финского, а иногда – музейными ружьями и учебными берданками, в которых восстанавливались сточенные бойки. Не менее странным было вещевое довольствие – 5-й дивизии достались гимнастерки и пилотки темно-серого, почти черного цвета, такого же цвета брюки-бриджи, черные обмотки и ботинки, якобы хранившиеся еще с времен царской армии.

Всем миром

Неоднородным был социальный состав ополченцев, который во многом зависел от специфики районов. Так, в составе 9-й и 17-й дивизий были преимущественно рабочие, а 4-я и 7-я дивизии были укомплектованы, в основном, за счет интеллигенции, преобладавшей в составе районных организаций (наркоматов и научных учреждений). Очевидцы вспоминают, что в числе ополченцев можно было встретить людей на протезах, близоруких и т.п. В Ленинском районе заявления в народное ополчение подали 70 граждан в возрасте от 65 до 74 лет, которые успокоились только тогда, когда им предложили вступить в специальные группы связи с народным ополчением, созданные на предприятиях. В одноименном районе Подмосковья, к которому относилась большая часть территории ЮАО (там был сформирован батальон для 1-й дивизии) в ополчение настойчиво пытался записаться т. Малиновский, не имевший одной руки, который вступил в полемику с властями, ссылаясь на свое участие в гражданской войне и достаточную крепость сохранившейся у него конечности. Надо надеяться, что призывной тройке удалось списать пожилого патриота, несмотря на продемонстрированные им стрелковые способности – даже молодежи в ополчении приходилось туго. По воспоминаниям очевидцев, первый же 20-километровый переход от Москвы до Химок, несмотря на привалы каждые 40 минут, кончился тем, что 3,5 тыс. человек в составе 2-й дивизии пришлось отсеять, ни воевать, ни даже двигаться они больше не могли.

9 июля сформированные дивизии получили приказ о переводе в лагеря, расположенные в 20–30 км в западном Подмосковье, однако заняться подготовкой им не пришлось (2-я дивизия даже не успела получить знамя). 16 июля 1941 г. ГКО принял решение о строительстве Можайской линии обороны, чем и занялись ополченцы (при поддержке гражданского населения Москвы). Но и там ополченцы не задержались – в начале августа поступила директива Ставки о передаче дивизий Можайской линии на усиление армий Резервного и Западного фронтов, понесших большие потери под Смоленском (6-я дивизия в начале сентября приняла участие в Ельнинской операции 24-й армии). Уже в эпоху перестройки отчаянные историки стали строить догадки, почему ополчение, предназначенное для обороны ближних подступов к столице, было переброшено за сотни километров от Москвы. Некоторых даже осенило, что эти соединения были образованы московским партийным руководством для борьбы с т. Сталиным, но последний со свойственной ему хитростью якобы распознал угрозу и решил услать ополченцев подальше от своей дачи. Данная версия не лучше и не хуже многих открытий последнего времени, и ее достоверность подрывает лишь неоспоримая преданность вождю секретаря МК ВКП(б) т. Щербакова; он имел много недостатков, включая любовь к крепким напиткам, но заподозрить его в путчизме очень нелегко.

Было видно величественное мужество

Так или иначе, основной массе народного ополчения, созданного для обороны подступов к Москве, пришлось принять боевое крещение на Вяземском оборонительном рубеже, где, в основном, и остались добровольческие дивизии 32-й армии (2-я, 8-я и 13-я). О том, как они сражались, косвенно свидетельствуют немецкие источники. Например, 3 октября ими отмечалось: «Противник… ведет упорную оборону повсюду, где способен ее организовать… Признаков преднамеренного отхода нигде не заметно».

Не легче пришлось 33-й и 43-й армиям, например, 1-я дивизия народного ополчения, понеся огромные потери 2 октября (погиб и ее командир Котельников), спустя 10 дней была переформирована, и в районе Тарусы заняла полосу обороны шириной 30–40 км и своими боевыми порядками закрыла брешь, преградив врагу путь на Серпухов. На 100–150 м фронта приходился один боец, а один станковый пулемет – на 3 км. К концу октября в полках насчитывалось всего по 160 штыков, все орудия были неисправны. Тем не менее, дивизия, находившаяся на острие немецкого натиска, выдержала и 21 декабря даже участвовала в зимнем контрнаступлении. 5-я дивизия подверглась танковым атакам, обстреливалась с воздуха, но, несмотря на это, ходила в контратаки, пока не была почти полностью уничтожена (тяжелораненый командир дивизии Пресняков попал в плен и был расстрелян за антинемецкую пропаганду). О 4-й дивизии, состоявшей из бухгалтеров и зоотехников, писатель Симонов замечал: «несмотря на то, что это были еще недавно штатские, а сейчас только вооруженные люди – в том, как они шли в бой, было видно величественное мужество, был виден залог, что эти дивизии станут кадровыми, обстрелянными опаленными в боях, что из среды этих бойцов вырастут мужественные командиры, искусные артиллеристы, бесстрашная пехота. Москва была за их плечами».

Другим ополченским формированиям повезло еще меньше – при описании их боевого пути политкорректные советские источники использовали формулировку «в октябре части дивизии влиты в другие соединения», что означало полную гибель и расформирование. Такая участь постигла 8-ю краснопресненскую дивизию, погибшую осенью южнее Ельни вместе со своим командиром Скрипниковым (авторитетные источники ошибочно именуют его Скипником) – ей хватило боеприпасов на два дня боев. Остатки 17-й дивизии Москворецкого района навлекли на себя гнев «маршала победы». Хотя причина низкой боеспособности дивизии, по-видимому, заключалась в том, что после боев под Спас-Деменском в строю оставалось около 6% первоначального состава, Жуков пришел в ярость. Придравшись к тому, что командир дивизии полковник Козлов без приказа покинул необорудованные позиции в чистом поле и отошел к опушке леса, где пытался закрепиться, командующий приказал расстрелять его перед строем. Неизвестно, был ли приведен в исполнение этот жестокий приказ (согласно картотеке Минобороны полковник числится пропавшим без вести).

Об ополченцах 32-й армии, попавших в вяземскую ловушку, Жуков впоследствии отзывался более милостиво, признавая, что их мужественная борьба в окружении сковала крупные силы врага и не позволила развить наступление на Москву. То же по справедливости можно сказать о действиях всех ополченцев, молодых и старых, отличившихся в боях и не успевших сделать ни одного выстрела – живая стена ополчения погасила мощь немецкого натиска, что позволило резервным частям, наконец, отогнать врага от Москвы. Таким образом, борьба ополченских дивизий если и была безнадежной, то вовсе не бесполезной – без них фашисты вполне могли бы ворваться в столицу, хотя бы ненадолго. К каким геополитическим последствиям это привело бы, можно только догадываться.

Интересно, что некоторые позднейшие авторы отрицают плохое снаряжение ополченских дивизий, утверждая, что «абсолютно все… уже в начале сентября имели в полку 16 76,2-мм дивизионных пушек», хотя «некоторые из них вооружались 75-мм французскими пушками». Оспариваются легенды «о безоружных рабочих и служащих, останавливавших «коктейлем Молотова» немецкие танки». Куда в таком случае исчезли ополченцы 32-й армии, такие авторы обычно не уточняют. Что касается артиллерии, бывший командир 60-й дивизии отмечал, что в октябре он располагал двумя пушками и по одному пулемету на роту, правда, в ноябре шефствующие предприятия Ленинского района по его просьбе собрали из запчастей около 100 пулеметов и четыре пушки.

В октябре 1941 г. из состава рабочих батальонов было сформировано еще четыре дивизии народного ополчения, которые в январе были переименованы в стрелковые 129-ю, 130-ю. 155-ю и 158-ю. Многие московские дивизии стали впоследствии гвардейскими, награждались орденами и получали почетные звания, и в их числе злосчастная 17-я, ставшая краснознаменной Бобруйской. Многие существовали до самых демократических реформ – например, 21-я дивизия Киевского района за успешные бои под Сталинградом в была преобразована в 77-ю гвардейскую; за форсирование Десны ей было присвоено почетное наименование «Черниговская»; за освобождение Польши дивизия была награждена орденом Ленина. В трехцветные времена героическое соединение было преобразовано в отдельную бригаду, а в 1996 г. расформировано; знамя дивизии было передано на память отдельному батальону, и при современных темпах военной реформы это не худший вариант, ведь «российский народ не раз поднимался на борьбу с иноземными захватчиками, изгонял их со своей территории».

Н. Голиков