Отечественная история снисходительно относится к Московской битве, признавая за ней, помимо непосредственного влияния на судьбу столицы, посильный и промежуточный вклад в общий успех народа. Действительно, на фоне позднейших достижений «начало», «сдвиг», «изменение» выглядят не слишком эффектно. И тем не менее, русское контрнаступление 1941 г. представляет собой уникальное событие мировой истории, поскольку победа в снегах Подмосковья была достигнута в численном меньшинстве и фактически голыми руками.

Сама по себе победа над превосходящими силами противника была одержана не впервые. В качестве примеров можно указать брусиловский прорыв и штурм Измаила Суворовым, но по масштабам эти события не идут в сравнение с Московской битвой. К началу контрнаступления 5 декабря немцы не только имели на полмиллиона солдат больше, они сохраняли преимущество в артиллерии (на 6 тыс. орудий) и в танках, и только в авиации небольшой перевес (за счет устаревших моделей) был на стороне русских; впрочем, зима под Москвой не лучшее время для полетов.

При разработке наступления предполагалось сосредоточить четыре резервные армии, но в действительности удалось сколотить три, и мощь этих соединений оставляла желать много лучшего. Например, 1-я ударная (то есть усиленная) армия, которая, по правилам военной науки, должна была включать 16–20 дивизий, 5 танковых бригад, крупнокалиберную артиллерию и т.п., к удивлению ее командующего Кузнецова, получила 7 стрелковых бригад, 11 лыжных батальонов и самые добрые пожелания ставки. Что касается артиллерии, то крупнее 76-мм пушек, именовавшихся на солдатском жаргоне «бобиками», в армии не было ни одной. Не лучше обстояло дело в 10-й и 20-й армиях, к ударным не относившихся. Скажем, 20-я имела две дивизии из 12 положенных по штату, а также три бригады и два танковых батальона, в 10-й армии было 7 стрелковых и две кавалерийских дивизии (причем три дивизии на 1 декабря вообще не имели оружия). На это обратили внимание и немецкие генералы, которые вообще были рады любой отговорке, уменьшавшей их ответственность за московский провал. Например, начальник штаба одной из армий Блюментрит писал: «не все русские дивизии были укомплектованы по штатам военного времени. Некоторые из них, безусловно, были очень слабы. Они сильно различались как по организации, так и по боеспособности». Насколько именно различались, видно на примере 13-й армии, действовавшей на южном фланге – по численности она не достигала даже дивизии. На юге сплошной фронт вообще отсутствовал, и войска действовали по обстоятельствам, там, где проявляли активность немцы. О неуверенности советского командования в своих силах свидетельствует и тот факт, что 1–2 декабря население (с сохранением среднего заработка) стали направлять на создание лесных завалов на ближних подступах к городу (их площадь составила 500 кв. км). К этому моменту было в основном закончено создание оборонительных сооружений вокруг Москвы (в самом городе имелось 33 км баррикад).

Без всякой оперативной паузы

Свежие части постепенно подтягивались к Москве, но возникали задержки из-за того, что немцы усиленно бомбили железные дороги (несмотря на убежденность в том, что «в распоряжении противника нет больше никаких новых сил»). Однако намеченную дату контрнаступления решили не менять и отставших не дожидаться, что некоторые авторы объясняют резким понижением температуры, неблагоприятным для оккупантов. Действительно, 20-градусные морозы пришлись как раз на день начала контрнаступления, но через три дня наступило потепление (12 декабря даже шел дождь), потом опять похолодание, а самые лютые морозы пришлись на январь. Едва ли русское командование в такой степени ориентировалось на метеорологов, которые и в наши дни неспособны предсказывать погоду сколько-нибудь уверенно. Скорее, причина заключалась в том, что русские, внимательно следившие за состоянием изнуренных гитлеровцев, рассчитывали нанести удар, как только немецкий натиск окончательно выдохнется. В условиях крайней слабости сил наступающей стороны это необходимо было сделать это внезапно, без всякой оперативной паузы, не давая немцам возможности закрепиться на голой земле, благо морозы не способствовали строительству оборонительных рубежей. Надо отдать должное командованию, с этой задачей оно справилось на редкость искусно – удар по немцам был нанесен в тот момент, когда они, израсходовав последние силы, нацелились на зимовку в ожидании весны.

3–4 декабря на всем фронте шли постепенно затухающие бои. Гудериану не хватило 5 км, чтобы замкнуть кольцо окружения вокруг Тулы. 1-я ударная и 20 армия, выдвинутые из резерва, в результате ожесточенных боев оттеснили врага у Яхромы и Красной Поляны. Как видно из дневника Гальдера, 4 декабря наступление на северном фланге было приостановлено, а на следующий день войска Калининского фронта перешли в контрнаступление. Насколько можно понять, это ошеломляющее известие (вопреки традиции получившее оперативное освещение в прессе) не было принято немецким командованием всерьез, т.к. после записи об этом Гальдер сообщает, что силы группы «Центр» иссякли, но командование завтра подумает, «есть ли необходимость отвести войска». По-видимому, они воспринимали действия русских как продолжение стычек начала декабря и далеко идущих последствий от них не ожидали. Интересно, что немцы ежедневно получали данные воздушной разведки, и сосредоточение 20-й и 1-й ударной армий не было для них секретом. Но как считают специалисты, немцы находились в плену неизвестно на чем основанных иллюзий о том, что русские исчерпали резервы и не смогут собрать значительных сил; выдвижение войск они объясняли себе плановой заменой.

Спокойствию немцев немало способствовала и тактика наступающих – в позднейших воспоминаниях кое-где упоминалась 30-минутная артподготовка (иногда осуществлявшаяся силами авиации), некоторые указывали, что она была «недостаточной», но, например, командующий 30-й армией честно признавал, что никакой подготовки не было: «Чтобы усилить эффект неожиданности, решили действовать ночью, без артиллерийской подготовки и без криков ура».

Власти еще с лета подметили особенности немецкой тактики с обязательными перерывами на ночной отдых, когда, как было тонко подмечено советской пропагандой, немцы любили «пожирать трофейных петухов». Однако, по-видимому, ставка делалась не только на расслабленное состояние врага – ночное наступление должно было свести к минимуму преимущество противника в танках. Предполагалось, что танки противника ночью, в условиях плохой видимости, не смогут вести меткий огонь; к тому же ночью при больших морозах трудно завести машины; кроме того, в темноте врагу не легко будет распознать действительные силы наступающих. Но нельзя было забывать, что наступать предстояло частями и соединениями, многие из которых еще не получили боевого крещения. В целом, участник событий признавал, что «случай этот в военном деле – исключительный», но так или иначе, солдаты в белых маскхалатах пошли в атаку с тем, что могли унести на себе.

На ясный огонь

Ночная тактика имела и недостатки – в условиях плохой видимости наступающим недолго было сбиться с дороги и перестрелять своих. Поэтому перед наступлением была проведена тщательная работа, прежде всего, с командирами, которым предстояло вывести свои подразделения по месту требования. Одним из приемов ориентирования было разведение в тылу каждого батальона двух костров, на которые периодически посматривал командир – пока они находились на одной линии, все было в порядке, если огни видны порознь, на ходу вносились коррективы. В головные наступающие батальоны были выделены офицеры, хорошо знавшие местность. Как ни странно, эти нехитрые способы обеспечили успех. После первого же дня боев было решено продолжать наступление и ночью, чтобы не дать немцам передышки – каждая дивизия наступала днем двумя полками, а третий сменял их ночью, поэтому даже свежие части врага, переброшенные на направление ударов, не могли сдержать натиска. С 6 по 16 декабря наши войска захватили Солнечногорск, Истру, Клин и Тверь (интересно, что, отступая, немцы в свою очередь попытались вызвать затопление на Истринском водохранилище, но тоже ничего этим не выиграли), и только оборонительный рубеж у Волоколамска и Лотошино (оборудованный осенью русскими) вызвал небольшую остановку. 13 декабря под рубрикой «В последний час» (так в то время обозначались последние известия) Совинформбюро сообщило о поражении немецких войск на подступах к Москве, и по всей стране население восприняло его чуть ли не как победу в войне. Сообщалось, что люди обнимались на улицах, хотя дорога к победе была еще страшно далека. Газеты печатали фотографии победоносных генералов, в т.ч. командующего 20-й армией Власова, войска которого 11 декабря освободили Солнечногорск, 20 декабря – Волоколамск, а к концу января оказались у г. Гагарина. Впрочем, впоследствии начальнику его штаба, плодовитому писателю Сандалову пришлось распространять слухи о том, что Власов никакого участия в Московской битве не принимал, все время болел, а наступление за него организовал лично он, однако портрета Сандалова газеты почему-то не опубликовали.

Наступление продолжалось, 26 декабря 33-я армия наконец заняла Наро-Фоминск, где немцы оказывали особенно ожесточенное сопротивление, и в их оборону приходилось буквально вгрызаться. К 30 декабря были освобождены Елец и Калуга, уже упоминавшаяся обессиленная 13-я армия тоже внесла свой вклад в окружение двух немецких дивизий, по поводу чего Гальдер записал в своем дневнике: «командование войск на участке фронта между Тулой и Курском потерпело банкротство». О рождестве 41 года немцы вспоминали, что на этот раз песен никто не пел.

Все на лыжи!

Еще одной находкой в этом беззвучном наступлении стало использование лыжных батальонов, обилие которых так удивило командующего 1-й ударной армией. 7 декабря прошедшие 50–70 км по лесам лыжники перекрыли все лесные дороги, атаковали склады и штабы. Еще через два дня немецкий фронт стал рассыпаться, отступление на Клин быстро перешло в бегство, в середине декабря лыжники на южном фланге проникли в Калугу. В этой связи стал понятным смысл приказа Ставки Верховного Главнокомандования от 17 ноября 1941 г. об уничтожении населенных пунктов в тылу немецких войск именно на расстоянии 40–60 км в глубину от переднего края и на 20–30 км вправо и влево от дорог, который в последнее время критикуется демократическими авторами как бессмысленная и расточительная жестокость. Дело было не только в том, чтобы заставить противника «мерзнуть под открытым небом» – деревни превращались в опорные пункты, препятствовавшие продвижению мобильных советских подразделений. Закапываться в землю нечего было и пытаться – она затвердела, как железо. Поэтому не случайно Ставка требовала доносить через каждые 3 дня отдельной сводкой, «сколько и какие населенные пункты уничтожены за прошедшие дни и какими средствами достигнуты эти результаты»; это было необходимо, в частности, для определения маршрутов движения наступающих лыжников. Командование фронтом с самого начала запрещало командармам фронтальные бои, ориентируя их на широкое использование обходов, и такая тактика принесла успех.

Лыжные батальоны формировались задолго до московского наступления из спортсменов, сибиряков-охотников и даже моряков Тихоокеанского флота, которых предварительно пришлось два дня тренировать – не все умели пользоваться лыжами, зато отличались выносливостью – утром 20 декабря лыжники ворвались в Волоколамск. Интересно, что лыж не хватало, и 12 тыс. пар пришлось собрать на спортивных базах, а 300 пар принесли жители Москвы.

Вообще немцы удивлялись тому, что «русские были неистощимы в различных выдумках. Например, кавалерийские дивизии часто сопровождались пехотой на санях. Сани привязывались веревками к седлам кавалеристов. Странно было видеть, как в ясную лунную ночь передвигались по снегу длинные колонны всадников, за каждым из которых ехал на санках пехотинец». Однако они и сами могли бы проявить большую сообразительность, например, Блюментрит признавал, что дело было не только в погоде, но и в беспечности штабов: «Гололедица затрудняла все наши передвижения. Русские хорошо снаряжены и хорошо подготовлены к зиме, а у нас ничего нет».

Хороша русская зима!

Действительно, еще осенью пресса пророчески писала: «Хороша русская зима! Суровая, она не страшна бойцам Красной армии, которая с неослабевающей мощью будет громить фашистскую нечисть, коченеющую от морозов. В этом ей поможет весь советский народ». Если вначале немцы смогли ввести т. Сталина в роковое заблуждение относительно сроков вторжения полным отсутствием приготовлений к холодам (якобы он подсчитывал количество закупленных Германией овчин и потому сохранял олимпийское спокойствие), то теперь хитрость тевтонов обернулась против них. Моторы было страшно глушить, потому что завести их утром было почти невозможно, замерзала смазка в затворах, но самым печальным было то, что, несмотря на все попытки обогрева за счет местного населения, у завоевателей зуб не попадал на зуб. В августе немцы собирали запас из двух комплектов суконной одежды на человека, шапки, перчатки, наушники и набрюшники, но этого было совершенно недостаточно (кое-кто начал носить красноармейские шинели, подрубая рукава во избежание недоразумений). Гудериан жаловался, что в октябре просил о доставке зимнего обмундирования, но получил ответ, что оно будет получено своевременно, и нечего об этом напоминать, однако в 1941 г. оно так и не поступило. К жалобам на дороги прибавились проблемы обзора: «ограниченная видимость ежедневно устанавливалась только на несколько часов. До 9 часов утра окрестности обычно бывали окутаны густым туманом. Постепенно пробивалось солнце, и только к 11 часам дня можно было кое-что увидеть. В 15 часов наступали сумерки, а через час опять становилось темно».

Если к длительному пребыванию на морозе русские хорошо подготовились (еще 5 сентября вышло постановление «О сборе теплых вещей и белья среди населения для Красной армии»; например, только ближнебеляевский колхоз в районе Нагатино-Садовники собрал на эти цели 1000 руб.), то по части боеприпасов наступавшие страшно бедствовали, и склонность к выдумкам была, безусловно, вынужденной. Сам Жуков признавал, что в январе заявки на снаряды удовлетворялись меньше чем наполовину, а в феврале вообще отклонялись. Поэтому в период наступления одно орудие могло выпустить в день 1-2 снаряда, а «катюши» отвели в тыл от греха подальше – стрелять из них было просто нечем. 7 декабря 1941 г на складах фронта совершенно отсутствовали снаряды калибром от 20 до 152 мм, т.е. войскам было абсолютно нечего предложить. Из-за длительных оборонительных боев не было возможности накапливать боеприпасы, а поставки промышленности нарастали крайне медленно. В общей сложности на всем московском фронте советская артиллерия выпускала 12 тыс. снарядов в день (даже под Сталинградом – 115 тыс., а под Берлином больше миллиона). Страшно не хватало самих орудий – известно, что на борьбу с танками бросили зенитки, защищавшие московское небо, а в канун контрнаступления ставка пыталась разместить заказы на производство минометов и полковых пушек в гибнущем от голода Санкт-Петербурге. И тем не менее, войска на последнем дыхании (очевидец высказывал мнение о том, что это «не наступление, а истребление измученных длительным маршем солдат и командиров») совершили чудо – 20 января был занят Можайск, фронт группы «Центр» был прорван западнее Ржева и Вязьмы.

К сожалению, теперь уже советское командование испытало головокружение от успехов, поставив задачу «изматывать противника, не давая ему никакой передышки». Один из героев Московской битвы Рокоссовский вспоминал: «Вот это было для меня непонятным. Одно дело изматывать врага оборонительными действиями, добиваясь выравнивания сил, что и делали мы до перехода в контрнаступление. Но чтобы изматывать и ослаблять его наступательными действиями при явном соотношении сил не в нашу пользу, да еще в суровых зимних условиях, я этого никак понять не мог». Действительно, даже в январе полуторамиллионная группа «Центр» превосходила силы наступавших на 300 тыс. человек, имела в два раза больше танков.

Уже в начале января немцы почувствовали ослабление советского натиска, но, несмотря на это, девять фронтов перешли в наступление, которое продолжалось до конца апреля. Естественно, что при страшной нехватке сил такие широкие планы могли привести только к одному – очередной катастрофе лета 1942 г. на юге. Фашисты были еще очень сильны – например, в разгар декабрьских событий они планировали захват Севастополя и не достигли тогда поставленной задачи только благодаря стечению обстоятельств. Однако моральный дух немцев был надломлен – Гудериан характеризовал свою некогда непобедимую армию как «вооруженный сброд, который медленно тащится назад». Напротив, советским войскам придавала сил реакция населения освобожденных районов – были случаи, когда жители, не зная чем угодить передовым частям, хором исполняли для них шлягеры того времени, «Катюшу» и т.п., стараясь исполнить как можно больше из своего небогатого репертуара. Генерал Белов вспоминал: «Их худые, бледные лица были серьезны и строги. Над затихшей улицей далеко разносились чистые, звонкие голоса. Бойцы и командиры слушали пение с таким напряженным вниманием, какому могут позавидовать заслуженные артисты».

250-километровый бросок наших войск на запад позволял командованию рассчитывать на окружение и разгром подмосковной группировки врага, но, несмотря на категорические требования ставки взять Вязьму и Ржев, захватить эти узлы сопротивления не удалось (как известно, немцы продержались там до весны 1943 г.). Маршал победы резко критиковал командование изможденной 33-й армии, части которой, по его мнению, вели себя под Вязьмой «преступно плохо, поддаваясь панике и беспорядку», а для решения проблемы предложил испытанный прием: «всех трусов, паникеров, провокаторов судить и расстреливать перед строем». Кончилось это очередным окружением советских войск, а командующий армией Ефремов застрелился при попытке прорыва в последний день Московской битвы 19 апреля. И все же немцам было намного хуже, и они это прекрасно понимали.

Ничто из матчасти

Пропаганду советских властей, порой казавшуюся смешной, теперь пришлось принимать на вооружение врагу. Если летом печатались корреспонденции о поварах, обращающих в бегство фашистские орды, то уже 20 декабря Гитлер предложил армии целую россыпь ноу-хау, в том числе о том, что «любая полевая хлебопекарня должна уметь организовать оборону своего объекта». Предлагалось «обеспечить защиту от подразделений противника, просачивающихся в наш тыл» путем формирования истребительных команд, «вбить в сознание каждого фронтовика необходимость сопротивления», но, по-видимому, на сознание фюрер уже не рассчитывал, предлагая организовать заградотряды. Гитлер не понимал неизбежности отступления, давая своим генералам советы устраивать окопы с помощью взрывов, на что те вежливо возражали, что таким количеством взрывчатки они не располагают. Вполне в духе сталинского обращения от 3 июля звучало требование о том, что «ничто из матчасти и запасов не должно попасть в руки противника, уничтожать все без остатка», чтобы русские не нашли «ни одного сарая, ни одного пучка соломы, ни одного домашнего животного и ни одной картофелины». Предлагалось также сжигать населенные пункты, причем так, чтобы «зарево от пожаров не привлекло внимание противника». Только одно указание – отобрать у местного населения теплую одежду – по-видимому, запоздало, все, что можно, немцы уже отобрали, но этого было недостаточно.

В истории Отечественной войны победа под Москвой была не первой (ранее советские войска взяли Тихвин, имевший принципиальное значение для обороны Санкт-Петербурга, и Ростов-на-Дону) и не самой эффектной. Позднее ее значение усматривали в крахе блицкрига (хотя немцы вышли из графика уже в Белоруссии), в изменении международной обстановки (хотя, например, японцы поняли нецелесообразность вмешательства в войну против России еще под Смоленском) и в развенчании мифа о непобедимости вермахта (если кто-то всерьез может считать себя непобедимым). Но, пожалуй, прав был генерал Блюментрит, который оценивал Московскую битву как «поворотный пункт нашей восточной кампании». Интересно, что вначале этого не отрицали и наши военные специалисты (в 1943 г. генштаб соглашался с тем, что «значение победы над немцами в декабре 1941 г. не меньше, чем значение знаменитой победы на Марне в 1914 г., послужившей поворотным пунктом в войне 1914–1918 гг.»), и лишь затем коренной перелом в войне стали связывать то ли со Сталинградом, то ли с Курской дугой. Действительно, после такого ошеломляющего удара разгром фашистской Германии стал уже вопросом времени, потому что на идее блицкрига был основан весь план войны, и ресурсов для затяжной войны немцы не имели. Впрочем, наиболее умные из них признавали, что «если бы даже мы овладели Москвой, все равно война была бы далека от благополучного завершения», потому что руководители рейха «не знали ни русского народа, ни тем более русского солдата».

Н. Голиков