Принято считать, что битва за Москву развернулась с конца сентября 1941 г. Однако воздушные бои за город начались в ночь на 22 июля, уже через месяц после начала войны. Непосредственное участие в них приняли участие мирные жители, никогда не поднимавшиеся выше пятого этажа, и провал плана разрушения городской инфраструктуры во многом предопределил итог сухопутной операции и войны в целом.

Неизвестно, верил ли т. Сталин в свое высказывание о том, что лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации к началу июля уже разбиты. Впрочем, бойцы ПВО не придали большого значения этим словам – весь первый месяц войны подготовка к защите московского неба велась форсированными темпами. Но и немцы не теряли времени. 22 июня экипаж из авиагруппы стратегической разведки с высоты 10 тыс. м произвел первую фотосъемку столицы, причем без ведома войск ПВО (этот факт стал известен благодаря обнаружению снимков в сбитом бомбардировщике). 4 июля разведчик долетел до западных окраин Москвы, а 8 июля «Юнкерс» прорвался к центру. На перехват с различных аэродромов поднимались истребители, но найти его не сумели. Немцам хотелось ознакомиться с системой ПВО и, по всей вероятности, первое время они не были о ней слишком высокого мнения.

19 июля Гитлер поставил задачу «по возможности быстрее начать силами 2-го воздушного флота, временно усиленного бомбардировочной авиацией с Запада, воздушные налеты на Москву». Директива объясняла необходимость бомбардировки «возмездием за налеты русской авиации на Бухарест и Хельсинки», но, скорее всего, руководство рейха больше рассчитывало на то, что налет на Москву, которая рассматривалась как важнейший узел связи, ускорит катастрофу русских. Несмотря на все успехи реконструкции, Москва на 70% оставалась деревянным городом, и применение зажигательных бомб в сухую погоду могло сильно повредить ее инфраструктуре.

Они не доставят неприятностей

В середине июля из Франции перелетели шесть бомбардировочных групп, которые освоили захваченные аэродромы Белоруссии и Литвы. 20 июля командующий воздушным флотом Кессельринг провел совещание, на котором выражался по-сталински, в том смысле, что советская авиация уже уничтожена и сопротивления не окажет. Современные источники со ссылкой на воспоминания летчиков утверждают, что на Тереспольском аэродроме он сказал воодушевляющую речь, напомнив, что над Лондоном приходилось преодолевать сильный огонь зениток, ряды аэростатных заграждений, отбивать атаки истребителей. По его мнению, в Москве должна была сложиться более простая ситуация – если русские и имеют несколько зениток и прожекторов, они не доставят неприятностей, а ночной авиации у них нет вообще. С другой стороны, судя по ранее опубликованным воспоминаниям, уже 18 июля анализ аэрофотоснимков подтвердил немецкому командованию, что Москва имеет сильную ПВО, множество аэростатов и т.п. Так или иначе, подготовка к налетам велась поспешно, да и сами они вначале были организованы без особых предосторожностей. Все оказалось не совсем так, как рассчитывали немцы.

Центр города прикрывали два полка заграждения, имевших 68 аэростатов. Даже на 22 июня в шести полках зенитной артиллерии (9 июля к ним прибавились еще шесть) было почти 600 орудий. В частности, в Зюзине размещался 329-й артиллерийский полк – батареи находились в Аннино, «Красном маяке», Покровском, Нагатино и других местах, имелось 20 прожекторных станций (в Аннино, на перекрестке Болотниковской и Азовской улиц и др.). Отдельный дивизион малокалиберных пушек разместился на крышах ЗИЛа. На Перекопской улице была газгольдерная установка для заправки аэростатов.

Хуже обстояло дело с авиацией – на 1 июля из 494 летчиков были подготовлены 417, в том числе для ночных действий 88, из них самолетами новых типов управляли восемь человек. Никуда не годилось состояние связи – радиостанций не хватало, и те участники ПВО, которые имели такую возможность, общались по телефону, что касается истребителей, их пытались наводить с земли на цели путем выкладки стреловидных полотнищ, которые не всегда можно было разглядеть. Кроме того, на пользу врагу шло традиционное разгильдяйство, проявлением которого стала «ночь ошибок» 24 июня (для успокоения масс власти поспешили объявить ее в прессе учебной тревогой). Для служебного пользования участников ПВО была запущена другая версия – за немцев приняли возвращающиеся с бомбардировок свои самолеты. Как выяснилось впоследствии, атаке подверглись несколько советских транспортников, которых не сумели опознать в районе Волоколамска и обстреляли истребители. По этому поводу состоялось разбирательство, во-первых, в связи с тем, что чудом удалось избежать потерь (самолеты везли взрывчатку), во-вторых, потому что их так и не удалось сбить – проверяющие негодовали, особенно упирая на то, что немецкие самолеты гораздо быстроходнее. После этого недоразумения был издан приказ о запрещении пролета нашей авиации над Москвой.

Как ни странно, «ночь ошибок» принесла и определенную пользу: например, оказалось, что после объявления тревоги в ночных условиях бойцы команд и служб местной противовоздушной обороны (МПВО) могут добраться до своих постов только через 30–40 минут, и весь личный состав служб МПВО был переведен на казарменное положение. Вскрылись и другие недостатки – например, 9 июля при инспекции истребительной авиации на Центральном аэродроме выяснилось, что маскировка отсутствует, а на подготовку к взлету дежурного звена уходит до 20 минут. Тем не менее, как показали дальнейшие события, за месяц кое-что удалось сделать – к 17 июля ПВО столицы имела 708 экипажей, из них 133 ночных. В первые дни войны были устранены ориентиры для противника – излучины Москвы-реки и особенно Обводной канал были замаскированы баржами, на которых разместились макеты домов; площади были декорированы так, что выглядели с воздуха застроенными. Все эти предосторожности оказались не напрасными и пригодились очень скоро.

Во время первого налета в ночь на 22 июля к Москве пыталось прорваться около 200 самолетов, которые шли на небольшой высоте (2–3 км), очевидно, под влиянием гарантий Кессельринга. Налет не стал неожиданностью – радиолокационная станция, развернутая под Можайском, заблаговременно сообщила об их приближении. Наши истребители рассеяли ударные группы, и немцы прорывались поодиночке. Некоторым повезло – бомбы упали, в частности, на Кремль. Сначала не ладилась работа наземных служб, артиллерия вела огонь беспорядочно (как выражалась пресса, «словами не передать, с каким рвением бьют советские зенитчики по подлым фашистским стервятникам»), поэтому на один сбитый самолет приходилось несколько тысяч снарядов. Прожектористы, отслеживая бомбардировщики, иногда освещали дома, а иногда преследовали советские истребители, хотя их силуэты невозможно было спутать с немецкими. Многие истребители плохо ориентировались ночью, а аэродромы не реагировали на них сигналы, из-за чего приходилось, используя как компас русло Москвы-реки, садиться в Люберцах. Под конец первого налета командирам некого было выпускать в воздух – только утром летчики смогли вернуться на базы. Тем не менее, даже по вражеским источникам, первый налет на Москву стоил противнику 6–7 самолетов (по нашим данным, более 20), потерянных по разным причинам (один упал в Голицыно, другой на Красной Пресне).

Летающие колбасы

В двух следующих налетах участвовало примерно по 100 бомбардировщиков, и они уже старались не снижаться. «Беспорядочная» и, на первый взгляд, наобум Лазаря стрельба зенитной артиллерии (как отмечали немцы, русские снарядов не жалели) также приносила свои плоды – группы бомбардировщиков были вынуждены рассыпаться и обходить зоны обстрелов, однако и там их подстерегали зенитчики. Прожектористы также научились работать и освещали около трети немецких самолетов – а ослепленным летчикам почти невозможно найти цели. Аэростаты – по выражению немцев, «русские летающие колбасы» – также играли свою роль, вынуждая немцев забираться все выше, откуда они мало что видели. Игнорировать колбасную угрозу было крайне рискованно – 11 августа на трос аэростата налетел «Хейнкель», рухнувший в Москву-реку. Удивила немцев встреча с аэростатами на высоте 4 тыс. м – в Лондоне выше, чем на 2 км, их не поднимали.

Слабым местом обороны были не всегда умелые действия пилотов – популярность таранов в это время, по-видимому, объясняется тем, что им трудно было попасть в быстроходные немецкие бомбардировщики, особенно ночью. Летчик Ковзан, совершивший четыре тарана, признался позднее, что шел на столкновение из-за того, что не умел стрелять, некоторые (в том числе Талалихин) ссылались на то, что кончились патроны, а летчик Киселев совершил таран на поврежденном в бою истребителе. Другие источники связывали недостаточную эффективность истребительной авиации с бронезащитой вражеских самолетов – наши летчики вплотную подходили к ним, но пулеметы не могли причинить им достаточные повреждения. Так или иначе, тараны применялись очень широко, иногда дважды в одном бою, а некоторые виртуозы умудрялись после тарана садиться на своем аэродроме.

Естественно, Совинформбюро дало невысокую оценку действиям немцев, которые сбросили большую часть бомб в леса и на поля на подступах к Москве. Ни один из военных и хозяйственных объектов якобы не пострадал. В действительности Москве в результате первого налета досталось 104 т фугасных бомб и более 46 тыс. штук мелких зажигалок, пострадало 792 человека, 130 из которых погибли. Первая фугаска угодила в жилой дом № 64 на Ленинградском шоссе, еще одна попала в дворовое укрытие в Краснопресненском районе, убив семь человек. В городе возникли больше 1000 очагов пожаров (по некоторым данным, 1900), причем 36 раз случались возгорания на военных объектах, а 8 – на железнодорожной дороге. Огонь охватил постройки и вагоны на товарной станции Белорусская, военные склады на Волочаевской улице, хлебозавод и пакгаузы на Грузинском валу, несколько других небольших фабрик, заводов и жилых построек, а в Трубниковском переулке загорелось сразу несколько рядом стоящих домов. К 9 часам утра 22 июля все пожары удалось локализовать.

Несмотря на смертельную угрозу для города, продолжалось разгильдяйство некоторых авиаторов. Запрет полетов подействовал не на всех – например, режим КПП Серпухова требовал, чтобы самолеты снижались до 500 м и проходили створ «ворот», подавая сигналы «я свой». На практике пролеты не прекращались над аэродромами, мостами и пр. Хотя истребители старались принуждать нарушителей к посадке, видимо, это не помогало, судя по тому, что, скажем, в октябре 1941 г. на Москву, по нашим данным, был произведен 31 налет, а по немецким – только 23 (в остальные дни ПВО, очевидно, обстреливала свои заблудившиеся самолеты).

В процессе налета

Настоящими героями, умелыми и твердыми бойцами показали себя москвичи. В один из первых налетов фугасная бомба крупного калибра разбила водовод большого диаметра на площади Белорусского вокзала. Вода мощными потоками устремилась к станции метро, где укрывалось несколько тысяч женщин и детей. Эту угрозу устранил аварийно-восстановительный полк, которым командовал доктор технических наук. Хорошо освоили тушение зажигалок дети, которые брали бомбу за хвостовое оперение и били ею о мостовую, чтобы отломать горящую часть. Дружинники разработали специальные методы работы на высоте – например, по наклонным крышам они лазили в галошах, привязанных к ногам веревкой. В общей сложности борьбой с зажигалками занималось около 600 тыс. ополченцев МПВО.

Существенное значение имело то, что к тушению пожаров москвичи приступали в процессе налета – в отличие от Лондона, где ликвидацией последствий начинали заниматься, когда бомбардировщики удалялись восвояси. Если учесть, что за время бомбежек пришлось почти по две бомбы на каждый московский дом, столица должна была сгореть дотла, однако жители не дали сжечь родной город (например, при налете 19 сентября не возникло ни одного возгорания). Проблема усугублялась тем, что некоторые бомбы оказались комбинированными – они взрывались и калечили дружинников, пытавших их потушить. По-видимому, это стало известно не сразу – еще в начале августа власти утверждали, что тушить зажигалки не опасно.

Досталось и пригородам, на которые немцы сбрасывали бомбы, не прорвавшись к центру, а иногда, по-видимому, целенаправленно – например, в июле сгорел элеватор на станции Бирюлево, 29 июля бомбили Люберцы и Томилино (немцы считали, что там находится нефтебаза, которой в действительности не было). В тот же день две бомбы упали в Чертаново, 11 августа бомбили ЗИЛ, а в декабре бомба попала в трамвайную остановку в Коломенском поселке.

Несмотря на ухудшение погоды, налеты на Москву, хотя и меньшими силами (до 60 самолетов), продолжались в октябре. Трудная ночь для Южного округа выдалась 12 октября – несколько бомб взорвалось на ЗИЛе (всего за 41 год больше тысячи), одна под окнами жилого дома в Автозаводском проезде и еще одна у Кожуховского моста, где погибли милиционер и три ополченца. 22 октября немцы потеряли 20 самолетов, но 28 числа тревога объявлялась шесть раз, в том числе четыре раза днем. Москвичам пришлось потратиться на соль, которую бросали в заготовленные бочки с водой, чтобы они не замерзли (в борьбе с зажигалками рекомендовалось также активнее использовать снег). На состоянии ПВО столицы отрицательно сказалась потеря постов наблюдения Вязьмы, Юхнова и Козельска, захваченных врагом (интересно, что в ряде случаев наблюдатели ПВО вступали в бой с наступающим противником, гибли, но причиняли ему значительный урон и даже поджигали танки). Начиная с октября командование стало перебрасывать зенитные орудия ПВО целыми полками на борьбу с танками, что сильно ослабило московский корпус.

Немцы бомбили пригороды и пытались прорываться к центру. К сожалению, соотношение потерь часто складывалось не в нашу пользу – например, ночной налет 29 октября обошелся немцам в 12 самолетов, тогда как защитники Москвы потеряли 22. Но и у немцев проблема кадров давала себя знать – если в июле налеты осуществлял цвет люфтваффе, то ближе к зиме в бой шли новички из учебных групп. Правда, плюс для них заключался в том, что прогоны стали значительно меньше – немцы взлетали с аэродромов в Ржеве и Старице (ответные бомбардировки Берлина, предпринятые в августе, вскоре пришлось прекратить из-за утраты аэродромов, обеспечивавших такие перелеты). В ночь на 6 ноября около 20 самолетов совершили налет, но до Москвы не добрались. Знаменитый парад 7 ноября немцам сорвать не удалось из-за непогоды. Относительно крупный трехчасовой налет 14 ноября обошелся врагу в 43 самолета.

Удивительный подвиг совершил зимой боец Велигура, спасая аэростат, у которого случайно оторвался трос. Пытаясь удержать аэростат, он ухватился за веревку, прикрепленную к поясу оболочки, но подъемная сила оказалась слишком велика, и скромный герой вместе с аэростатом полетел вверх. На 38-градусном морозе боец решил использовать единственный шанс – добраться до клапана и стравить газ. Более часа он подтягивался по веревке, прежде чем смог выпустить газ и с высоты 1500 м благополучно приземлиться в 110 км от своего поста. За смелость и находчивость при спасении дорогостоящей материальной части Велигура был награжден орденом Красного Знамени. А спасенный им аэростат через несколько дней вновь поднялся в небо, чтобы защищать Москву от воздушного противника.

В общей сложности к Москве пробилось 229 (или 243) самолетов (около 3%), которые сбросили 1610 фугасных (130 не взорвались) и около 110 тыс. зажигательных бомб. По имеющимся сведениям, к концу ноября 1941 г. 1327 человек погибло и 1931 тяжело ранен. Были разрушены 22 промышленных объекта. уничтожены 402 жилых дома (для сравнения – в Лондоне около 40 тысяч). Например, в дом напротив бывшей библиотеки Ленина попала фугасная бомба, завалив 30 человек, скрывавшихся в подвале (их спасли дружинники), в результате из одного дома получилось два. Памятником воздушной войны 1941 г. остался сквер на Никольской улице, где раньше был дом, на который упал сбитый бомбардировщик. К концу 1941 г. Москва пережила 76 (по другим сведениям, 90) налетов, правда, большинство из них не шли в сравнение с первыми. 21 февраля 1942 г. враг прекратил налеты, но угроза воздушного нападения сохранялась.

С апреля 1942 г. попытки прорваться к Москве уже не давали результата. В июне 1943 г. они совершили несколько налетов на Горький, Ярославль и Саратов, тщательно обходя гибельную для них Московскую зону ПВО. Немцы не теряли оптимизма до октября 1944 г., но затем им стало уже не до Москвы, да и аэродромов на нашей территории они почти лишились. Узел связи, не дававший покоя врагу, продолжал действовать бесперебойно.

Н. Голиков