Имея дело с обществом во всех его, главным образом, отрицательных проявлениях, преследуя их, а чаще впитывая, полиция, тем не менее, остается органом государственной власти, хоть и занимает в ее структуре наименее престижное место. Cоциальные катаклизмы отрицательно сказываются на судьбе полиции – правительство, естественно, мобилизует ее на подавление революционного движения как одного из самых досадных нарушений правопорядка, а общество изливает свое раздражение, в первую очередь, на патрульно-постовую службу. Так случилось и в февральскую революцию, которая омрачилась кое-где инициативой масс по искоренению прислужников царизма, отчего в Петрограде пострадало довольно много городовых.

В отличие от культурной столицы России Москва сравнительно мирно пережила падение монархии, отделавшись освобождением уголовников из Бутырского замка и поджогом Охранного отделения (некое подобие КГБ) в Гнездниковском переулке, и то историки спорят, несут ли за это ответственность революционеры, запачканные контактами с охранкой, или сами работники последней. Однако и в Москве полиция прекратила свое существование – современникам запомнилось, что городовых построили в длинную колонну и куда-то увели, как выяснилось, сравнительно недалеко. Местом содержания для них был определен почему-то хирургический госпиталь за Рогожской заставой. Городовых вскоре начали отпускать под подписку о лояльности, однако начальству пришлось посидеть не меньше месяца. Например, помощник смотрителя Пятницкого полицейского дома Щербаков, несмотря на то, что уже 2 марта признал новое правительство и явился в Мосгордуму, просидел под арестом до 30 марта. Помаялся в заточении до конца марта и полицейский надзиратель губернский секретарь Евгений Щекин, за которого хлопотали местные жители, божившиеся, что знают его много лет с самой лучшей стороны, причем ручались, что в случае освобождения его «он не может угрожать порядку и прочности нового строя русской жизни», т.к. во время службы «никому никакого зла не причинил».

Исчезновение городовых быстро сказалось на состоянии правопорядка, и, поостыв от революционного угара, новая московская власть стала в спешном порядке создавать новую милицию. Достигнутые ею успехи (по сравнению с остальной Россией) связывают с тем, что ее начальником был назначен юрист А.М. Никитин. Уже 8 марта 1917 г. было утверждено Положение об организации милиции в г. Москве. Согласно ему город распределялся на милиционерные районы в границах прежних полицейских 48 участков, во главе с комиссарами милиции. Первым же приказом Никитин повелел изъять и уничтожить нагайки и резиновые жгуты, которыми вооружились было добровольные стражи порядка. Прием «постоянных милиционеров» (на оклад от 90 до 120 руб. в месяц) и распределение их по районам производились комиссаром по рекомендации местных организаций. В милицию не принимались женщины и лица моложе 18 лет, военные, агенты бывшей полиции, подсудимые и осужденные за порочащие преступления, а также «лица, у которых бывают припадки с потерей сознания», «вообще все лица со значительно ослабленным состоянием здоровья» (отсутствие одного глаза не считалось препятствием для службы). С бывшими полицейскими, по-видимому, было не все так просто, судя по тому, что в июне вновь возник вопрос об их увольнении (впрочем, при наличии «мотивированного ходатайства», вероятно, и тут были возможны варианты). Изгнание профессионалов, к сожалению, не пошло общественной безопасности на пользу.

«Не уходить к соседним лавочкам»

Даже при наличии обоих глаз новички не сразу освоились с оружием - городская смеховая культура быстро породила анекдот об отказах в приеме на службу в милицию из-за умения стрелять, якобы пугающего начальство. Однако в приказах Никитина упоминается только один такой случай – милиционер Граббе, разряжая пистолет, подстрелил двоих своих соратников, за что заработал выговор. Гораздо более распространенное явление, по-видимому, представляло собой пьянство в служебное время – в мае 1917 г. за распитие вина в собственном кабинете был уволен начальник 2-го участка Лефортовского комиссариата Пупынин, а без увольнения более мелких чинов обходился крайне редкий приказ по милиции. Последними 15 октября 1917 г. были уволены милиционеры Рогожского участка Трушин и Шуханов – от такого удара судьбы они, возможно, только выиграли.

Желание построить свободную Россию привело в милицию немало честных, искренних людей – студентов и юристов, имевших ранее отношение к правоохранительным органам. Благодаря им буржуазная милиция развернула борьбу с уголовными элементами, пыталась навести порядок в городах, вылавливая и отправляя обратно в тюрьмы бежавших и продолжавших уголовную жизнь преступников. Московские газеты 1917 г. пестрят объявлениями о постоянных столкновениях с шайками грабителей, о конфискациях награбленного товара. Как следствие участились обстрелы постов милиционеров по ночам. Постепенно распускалось и мирное население – в июне имел место обстрел чинов милиции «вооруженными черкесами, нанятыми частным лицом для охраны своего владения», в связи с чем комиссар выразил пожелание о том, что «такого рода стражники должны быть распущены». В приказе не уточнялось, что это было за частное лицо, однако из воспоминаний большевиков известно, что буржуазная милиция пыталась препятствовать военной подготовке красногвардейцев, совершая налеты на их штабы.

Много хлопот доставляла охрана уличного порядка. Уже в конце марта комиссар обязывает личный состав «иметь постоянное наблюдение за недопущением езды на подножках и сзади трамвайных вагонов и также чрезмерного переполнения этих последних, вежливо разъясняя публике необходимость соблюдения порядка». «При исполнении сего гг. милиционеры должны всегда сохранять полное самообладание, отнюдь не допуская таких нетактичных действий или выражений, каковые могли бы возбуждать против них публику». Еще через неделю он с удивлением отмечает, что «гг. милиционеры нарушают правила езды на трамвае, «упорно садясь с передней площадки, что затрудняет работу вожатых». Выявились недостатки в патрульно-постовой службе – Никитин просит проверять, чтобы гг. милиционеры не отвлекались без дела разговорами с посторонними лицами, а также «не ели семячек». В конце мая новый приказ уточняет, что «неся постовую службу милиционеры должны находиться «на установленном для поста пункте», а «не уходить к соседним лавочкам, не собирать вокруг себя для беседы приятелей, не есть на посту, не якшаться с праздными людьми».

В одном из майских приказов разъясняются принципы служебной этики: «гр. Григорьевым были препровождены начальнику милиции 2-го участка Сущевского комиссариата деньги с указанием, что они препровождаются в благодарность за корректное и предупредительное отношение». Комиссар предписал возвратить гр. Григорьеву эти деньги и объявить ему, что «корректное и предупредительное отношение ко всем гражданам есть простая обязанность служащих в милиции, ничем особо не вознаграждаемая».

Нет милее для милиций…

Позитивная роль принадлежала милиции в борьбе с самосудами, что отразилось в приказах. Полностью изжить самосуд не удавалось, но многие преступники обязаны были спасением жизни подоспевшим милиционерам. В качестве курьеза можно упомянуть прошедший во Всехсвятском районе Москвы митинг «рыцарей револьвера и фомки», на котором они потребовали от милиции дополнительных гарантий от самосудов (бытописатель с удивлением отмечает, что и здесь нерастороп­ность правоохранителей вызывала недовольство). Надо отметить, что население той поры отличалось повышенной нервозностью, и попытки искоренения порока порой предпринимались даже по отношению к участникам дорожно-транспортных происшествий; например, милиционер Сущевского участка Шнырев получил благодарность за спасение жизни шофера, сбившего женщину.

Что особенно сильно возбуждало против милиции публику, это борьба с пьянством; новые центурионы подозревались в том, что они злоупотребляют изымаемым спиртным. Популярная частушка гласила: «Нет милее для милиций спирто-винных реквизиций, потому - от всех почет, бочка же всегда те­чет!». Действительно, при всей своей полезной деятельности по охране порядка милиция много времени посвящала пустякам - своего рода ремнями безопасности, на которые разменивается МВД наших дней, было для Временного правительства насаждение трезвости. Неизвестно, почему зеленый змий так тревожил его в грозовой обстановке 17 года, когда самому правительству в любой момент могли указать на дверь, но милиция, не жалея себя, рыскала по городу в поисках самогонщиков и бутлегеров. Особой похвалы в приказе удостоился, например, помощник начальника милиции 2-го участка Мещанского комиссариата Полис «за распорядительность и энергию, проявленную им при обыске в квасной лавке Екатерины Васлевой, результатом чего было задержание приказчика этой лавки Лаврова с 1,5 четвертями спирта». К сожалению, частушка возникла не на пустом месте, и отдельные работники явно недопонимали цель войны с пьянством – 1 июля 17 года были уволены милиционер Щелкунов и Коновалов за то, что похитили найденный на Хитровом рынке денатурат «и напились».

Летом 1917 г. в прессе проявляется мотив тоски по старым добрым городовым, образ которых противопоставляется эксцентричному и порой социально опасному милиционеру. В популярном журнале появилась карикатура, изображавшая обывателя на коленях перед тенью городового. Под рисунком текст: «О, дорогая тень! Если бы ты знала, как я тоскую о тебе под лучами слишком жаркого для моего организма солнца свободы».

Свисток вместо шинели

В конце марта разрабатывается проект форменной одежды для милиции. «Известия Московского совета рабочих депутатов» сообщали: «Решено одеть милиционеров в черное пальто с красным знаком (повязкой) городской милиции, затем один рукав черный, другой - красный. Фуражка обыкновенная с красной полоской. Это форма наружной милиции для охраны порядка и спокойствия... Кроме вышеуказанной милиции, имеется еще и продовольственная милиция, следящая за порядком в булочных. У продовольственной милиции в отличие от остальной имеется белая повязка с буквами «С.П.М.», что означает социально-политическая милиция». На практике милиция Москвы начала снабжаться форменной одеждой военного образца, состоящей из гимнастерки летней и шаровар защитного цвета, фуражки, плаща дождевого и полусапог.

Отличительным знаком служил латунный жетон в форме перевернутого треугольного щита с закругленными сторонами. В центре выбивался номер удостоверения милиционера, под которым помещалась надпись «Милиционеръ». В верхней части щита - изображение святого Георгия, поражающего копьем змея, под ним по овалу надпись «Московской народной милиции». Знак полагалось носить на левой стороне груди и на околыше фуражки. Появилась система знаков различия: начальнику милиции полагались две золотые полоски; районным комиссарам - четыре серебристых полоски, а старшему милиционеру всего одна серебристая. В приказе по Московской городской народной милиции от 8.6.1917 отмечается, что многие служащие снимают с одежды отличительные знаки, с чем предлагалось вести бескомпромиссную борьбу.

Летом 1917 г. милиционерам выдавались по две гимнастерки, сапоги или ботинки, обмотки, брезентовое пальто, фуражка, кобура, свисток, шнур, ремень лакированный и простой. Заявки удовлетворялись туго – скажем, начальник 2-го Басманного участка просил 61 шинель, но получил только 14, а в качестве компенсации шесть свистков. В случае утраты предметов снаряжения удерживалась их стоимость, которая на протяжении года постоянно росла в связи с инфляционными процессами: если в мае наган стоил 24 руб., то осенью уже 250. За сравнительно короткий срок, отпущенный буржуазной милиции, неоднократно эволюционировали знаки различия - например, начальнику милиции присвоили красную повязку с двумя широкими золотыми полосами посредине, а начальник уголовно-розыскной милиции удостоился странной красной повязки с двумя черными полосками по краям и тремя зелеными полосами по центру. За этими приятными хлопотами городские власти не заметили, как подошла осень 1917 г.

Н. Голиков

(Продолжение следует)