Мусор, который в современной английской поэзии характеризуется как «память о тебе и мне», доставляет довольно много хлопот. Проникая в самую суть вещей, итальянский писатель Кальвино даже усмотрел в стремлении избавиться от него процесс самоидентификации. Удаление отходов, по его мнению, позволяет стать таким, каков ты есть на самом деле, без примесей и наслоений, а следовательно, самому не быть мусором, отделиться от него. Однако о мусоре нельзя просто забыть – из-за обилия связанных с ним проблем. Современный отброс многообразен, его утилизация требует громадного вложения средств и масштабных исследований.

Великий английский юморист, как известно, находил выход из положения в том, чтобы выбросить хлам за борт. Его призыв восприняли буквально в Америке, систематически сбрасывая мусор в океан и образовав на его поверхности огромные, размером с целый штат, пространства из пластиковых бутылок, которые способны пережить самого Мафусаила. Не намного лучше захоронение отходов на свалках - такой способ очистки населенных мест, возможно, способствует самоидентификации должностных лиц, помогая понять, кто они есть на самом деле, но представляет собой такое же варварство, освященное  многовековой традицией.

Полигоны твердых бытовых отходов (ТБО) существуют с незапамятных времен. Уже в верхнем палеолите они под названием «хозяйственных ям» хорошо известны археологам и служат для них настоящим клондайком, позволяя представить культуру того или иного народа. Редким исключением явилось население древней Дании и Прибалтики. Носители так называемой культуры кухонных куч (кьёккенмедингов) совершенно не беспокоились об удалении бытовых отходов и преспокойно жили среди многометровых наслоений освоенных ракушек и обглоданных костей. Возможно, в этих кучах они делали себе какие-то навесы от ветра и представлялись самим себе рациональными природопользователями, но другие жители Земли не разделяли их эстетических воззрений. Уже древний Крит освоил премудрость современной коммунальной науки, организовав для скорейшей трансформации органики пересыпание мусора в ямах слоями земли. Другая находка XX в. – сжигание отходов общественной жизни – практиковалась примерно в то же время на Святой земле; образ городской свалки под именем огненной Геенны занял видное место в христианской эсхатологии, ориентируя граждан на благонравное поведение и попутно внедряя в подсознание спорные способы утилизации мусора.

«Но собранный заботливой рукой

И мусор сей – частица красоты»

К сожалению, распространение христианства, всецело устремленного к небу и мало озабоченного нуждами повседневности как представляющей собой лишь временный этап перехода к жизни вечной, отрицательно повлияло на санитарное состояние поселений. Молясь и трудясь, жители средневековой Европы постепенно зарастали мусором. Определенную положительную роль в деле очистки городов сыграла эпидемия чумы XIV в., после которой начали возникать муниципальные мусорные службы. Однако и в 1400 г. хронист отмечал, что горы мусора вблизи стен Парижа сравнялись по высоте с городскими воротами. Во Франции  и Англии – супердержавах того времени - были установлены штрафы за загрязнение улиц (в архивах г. Стратфорд-на-Эйвоне обнаружены сведения о том, что за сброс мусора на улицу под горячую руку попал отец Уильяма Шекспира). Карательные меры не были до конца продуманы; например, запрещалось сваливать мусор вблизи водных источников, что не мешало сбрасывать его в болота, которые часто являлись источниками рек и ручьев.

В 1667 г. значительная часть забот о гигиене французских городов была возложена на полицейское ведомство, а оно передало эвакуацию мусора в руки специализированных откупных компаний. Однако чистоту перед домами по-прежнему обязаны были обеспечивать домовладельцы. Они могли выполнять эту работу сами или передавать на аутсорсинг специалистам, но мести мостовую вдоль фасада дома и собирать мусор в кучи требовалось ежедневно: летом — в 7.00, зимой — в 8.00. Затем на улицах появлялись тяжелые мусорные телеги, стучавшие колесами по парижским мостовым с восьми утра и до полудня. В середине 18 в. повозки приобрели опрокидывающийся кузов. Тем не менее в 1787 г. английский путешественник отмечает, что в Париже «есть все что угодно, кроме подметальщиков и фонарей», а в конце 1830-х гг. русский турист с пониманием пишет о столице мира: «Если очистить улицы, то будут заражены дома; из двух необходимых зол теперешнее сноснее».

Как ни печально, изменить положение дел и склонить к мытью тротуарной плитки с мылом, как это сейчас делается кое-где в Голландии, помог не столько век просвещения, сколько полицейская жестокость, о чем свидетельствует художественная литература. Великий Джером донес до нас яркий образ иностранца, по рассеянности разорвавшего на мелкие клочки возмутившее его письмо и загрязнившего тем самым мостовую дрезденской улицы. Полицейский убедил его собрать все обрывки во избежание штрафа в 40 марок и ночлега в тюремной камере (как выяснилось, нанять мальчика, который подобрал бы бумагу, закон не разрешал). Таким образом, английский генерал в отставке, «вида чрезвычайно внушительного, а порой даже надменного», был вынужден средь бела дня ползать на четвереньках, подбирая бумагу; возможно, поэтому Германия и по сей день славится как одно из самых чистоплотных государств Совета Европы.

Неприглядное санитарное состояние культурных центров тогдашней ойкумены позволяет предположить, что в России дела обстояли не лучше. Это как будто подтверждается свидетельствами очевидцев - посетивший Москву в 1526 г. барон Герберштейн характеризует город как достаточно грязный, однако речь, скорее всего, идет не о засоренности публичных пространств, а о неудовлетворительном состоянии дорожного полотна, в связи с которым «на площадях, улицах и других людных местах повсюду устроены деревянные мостовые». Тем не менее, санитарные меры принимались - в 1712 г. на каждые 10 городских дворов приходился ответственный за чистоту - «всякий сор сметать рано утром». Население Москвы то ли быстро перевоспиталось, то ли от природы имело склонность к здоровому образу жизни, во всяком случае, в наказе от жителей Москвы 1767 г. содержалось еще более смелое встречное требование «для свозу вывозимых из города нечистот и сора особливые вне строения места назначить» (до 1825 г. местом крупной свалки являлась, например, Театральная площадь). Примерно с этого времени на авансцену выдвигается дворник – колоритный и расторопный мужчина в передничке, часто совмещавший санитарные функции с полицейскими; в редком фильме о трудной жизни революционеров отсутствует сцена погони с участием двух-трех дворников со свистками. Классик русской литературы даже предлагал проект административной системы, в основу которой был положен дом как отряд – со старшим дворником во главе.

«Чистоты на улицах не было вовсе»

К сожалению, свой положительный эффект эти меры дали не сразу, русский мемуарист пишет о пореформенной Москве, что «чистоты на улицах, и в настоящее время далеко не достигнутой, не было вовсе. Улиц летом не поливали, высохший навоз не счищали с мостовой, и сразу после весенней грязи наступал период пыли, во много раз превосходившей дающую и теперь чувствовать». Естественно, что уборка улиц, там где без нее было невозможно обойтись (например, на Ильинке, где с лицевых торговцев взимался особый сбор), велась примитивными средствами («ковыряют улицу скребками да разбивают ломом») – в 1862 г. пресса могла только мечтать о машинах для очистки улиц, «которые давным-давно придуманы в любой европейской столице». Потребовался многолетний полицейский террор, чтоб более или менее смирить гидру антисанитарии. За несоблюдение правил о чистоте и опрятности на улицах, а равно за «допущение бродить по улицам скот» статья 55 Устава о наказаниях грозила штрафом в размере не выше 15 руб. (огромные деньги) Такая же кара предусматривалась за неисправное содержание помойных ям и отхожих мест.

О том, что это была не пустая угроза, свидетельствует не только художественная литература независимо от того, какую позицию занимали в этом щекотливом вопросе классики (скажем, Салтыков-Щедрин явно не считал положительным образ влиятельного полицейского Ивана Тимофеевича, лично инспектирующего двумя пальцами помойные ямы), но и судебная практика. Так, некто Примеров подал мировому судье жалобу на соседа Иванова за плохое содержание выгребной ямы, из которой якобы вытекает жидкость. В судебном заседании мировой исследовал акт надзирателя 4 участка Сретенской части Панина о том, что «на пол-аршина от забора врыт в землю новый сруб, из которого вытекающей жидкости не усмотрено». Поскольку Примеров продолжал настаивать, что жидкость течет, и предлагал заслушать свидетелей, мировой судья Рукин объявил, что в субботу лично придет осматривать выгребную яму в 11 часов утра (22.9.1868). При этом пресса шипела, что «если полиция должна быть строга к обывателю, то еще более к тем, кто заведует этим»; между тем «площади, принадлежащие городу, которые должны быть, так сказать, идеалом чистоты, напоминают скорее болота и тундры».

Свалки часто возникали стихийно, под заборами и в углублениях. В 1871 г. пресса жаловалась, что в процессе расширения построек церкви Пресвятой богородицы в Новинском для добычи песка по соседству выкопали яму, которую тут же завалили всякой дрянью, несмотря на вопли местных жителей. Впрочем, многие не трудились далеко ходить – двор дома г. Сорокина на Новинскому валу был завален нечистотами на высоту забора, причем, что особенно пикантно, к забору была пристроена полицейская будка.

Более культурные люди стремились очищать свои владения за счет прилегающих территорий. Обычай выливать на улицу трактирные помои существовал, например, на углу 1-й Мещанской (пр. Мира) и Сухаревской площади, «хоть напротив трактира и стоит блюститель». Негодуя по поводу попустительства полиции, обозреватели одновременно задавались вопросом: «Ужели должно лежать на обязанности правительства нас умывать и чистить?». Тем не менее, такая практика продолжала существовать, еще летом 1917 г. ночным сторожам вменялось в обязанность следить, чтобы отходники не выливали нечистоты на улицу.

Не лучшим образом обстояли дела на полигонах ТБО, которые в строгом соответствии с пожеланиями трудящихся были организованы за городской чертой. Судя по санитарному отчету 1873 г., свалки нечистот процветали за Дорогомиловским кладбищем (примерно там, где красуется брежневский дом на Кутузовском проспекте), в Бутырках («тоже любимое место дачных жителей»), за Крестовской заставой, в Лефортово (Анненгофская роща, в районе нынешнего МЭИ, как указывает автор «эта роща в народе прозвана именем довольно неприличным»), за Спасской заставой (ныне Крестьянской), за Калужской заставой (место последней автор характеризует как низменное и болотистое и местами от избытка глины совершенно сырое), где к тому же зарывали скот, павший от инфекционных болезней.

Задолго до изобретения телевидения не славился чистым воздухом район современной ул. Королева («отправляющиеся по дороге в Останкино должны хорошо знать топографию этого зловонного местечка»). Много вопросов вызывала местность в районе столь престижного ныне Ваганьковского кладбища: «это любимое место прогулки москвичей» «обливалось в течение многих лет помоями» (автор отмечает, что «теперь место для них отодвинуто несколько к западу, к деревне Шелепихе, отсюда идет теперь в Москву-реку нечистый ручей». Свой очерк автор завершает безрадостным выводом: «Теперь наша первопрестольная столица как бы задыхается в своих нечистотах, которые осаждают ее таким же неразомкнутым и не менее разрушительным кольцом, каким недавно немецкие батареи осаждали Париж» (франко-прусская война 1870-1871 гг. была тогда свежим впечатлением).

Н. Голиков

(Продолжение следует)