Театр, который понимающие люди чтут сразу после блага и истины и сопоставляют с целым миром, далеко не сразу занял свое место в иерархии культурных ценностей. Древние акты упоминали его в разделе уголовного права, и наивысшего творческого успеха работники искусств достигали, если дело не доходило до административной высылки, по крайней мере, до окончания представления.

Источники позволяют заключить, что скоморохи – первые жрецы театрального искусства – жили трудной и социальной не защищенной жизнью. Упоминаемые с XI в., они по мере своих способностей и попустительства властей развлекали почтенную публику, иногда осуществляя культурное обслуживание княжеской администрации, но чаще подвергаясь незаслуженным поношениям. Скоморохи могли быть оседлыми и перехожими, иногда на гастроли приезжали византийские и западные артисты. Их традиционное обозначение «шпильман» трансформировалось в русском языке в полузабытое слово «шпынь», означающее шутника (сейчас чаще встречается его глагольная форма).

Православная церковь одно время терпела их – фрески Софийского собора в числе картин народного быта изображают скоморохов, а в белокаменной резьбе Георгиевского храма специалисты усматривают комбинацию скомороха и петуха, в чем, вероятно, отразилось критическое отношение к их вокальным способностям, – но позднее ситуация изменилась. Хотя священное писание не содержит запрета на эту профессию и гораздо больше критикует лицемерие, нападки церкви обусловила борьба с языческими обычаями. Кроме того, легкий жанр многих постановок эпохи, видимо, не отвечал представлениям духовенства, поскольку противоречил принципам монашеского быта, преподносившегося как идеальная модель поведения.

Как их дьявол научил

Скоморохам приписывались многие волшебные свойства, что, вероятно, могло объясняться обычной ловкостью рук. Так, герой эпической песни наблюдает в руках у скомороха «кнутик-понужальце, а стало из него гудальце. Еще были в руках у него вожжи – а превратились в шелковые струны. Тут видит сын вдовы Вавило, видит: люди тут не простые, не простые это люди — святые, согласился с ними скоморошить». Лубочные картинки XVII в. запечатлели ряд персонажей скоморошьей комедии – Еремушку-поплюханта, пономаря Парамошку, Филатку. Лубок отмечает иностранное влияние в лице Петрухи Фарноса в полосатом кафтане и других героев итальянской пантомимы. Судя по всему, артисты, как и в наши дни, не придерживались строгих правил – многие лубки на эту тему содержат неприличные выражения.

В некоторых случаях работников культпросвета винят в распространении болезней, которое они якобы практиковали при неоплате их услуг. Об этом сообщает Симон Азарьин, совмещавший литературное творчество с исполнением обязанностей келаря Троице-Сергиевской лавры. Согласно его описанию скоморохи выступали с сатирическими представлениями («играти во всякие свои игры и глумитися всякими глумы, яко же их диявол научил на прелесть малоумным человеком»), а на гражданку, отказавшую во «мзде их глумления», «наведоша болезнь люту». Не совсем ясно, какой именно болезнью наградили благоумную героиню комедианты – автор ограничивается малопонятным замечанием «и лице ея обратися в тыл», из чего можно сделать вывод, что ни один визажист за нее не брался. Поскольку на этой стадии печальная история героини подталкивала к заключению о том, что обижать скоморохов ни в коем случае следует, автор дополнил свое повествование указанием на ее чудесное исцеление молитвами святого. Эсхатологические труды называли изгнание скоморохов одним из непременных условий учреждения рая на земле.

По всей вероятности, влияние духовенства на общество и государственную власть обусловило плохо скрытую неприязнь к народным театрам, отразившуюся даже в пословицах («в чем смех, в том и грех»). Этика Домостроя противопоставляла культурное принятие пищи, при котором «ангелы предстоят и записывают дела добрые», смеху, забавам разным, всяким играм и песням бесовским («тогда, словно дым отгоняет пчел, отойдут и ангелы божьи от этой трапезы и непристойной беседы»). В XV в. скоморохам запрещалось «играть насильно» (вероятно, имелось в виду что-то вроде нынешней телевизионной рекламы), за что полагалась высылка; при наличии согласия зрителей они не преследовались. Позднее возникает представление, вероятно, не совсем беспочвенное, о противоправной деятельности скоморохов. Стоглавый собор (1551) полагал, что они «собираются ватагами, грабят животы из клетей и разбивают по дорогам». Артисты действительно имели привычку объединяться в коллективы и в отсутствие стационарной базы были вынуждены гастролировать, пока этой деятельности не положил конец Петр I, определивший их на военную службу.

Как известно, российские власти долгое время, почти как в наши дни, исповедовали принцип невмешательства в частные споры населения – даже уголовное право много веков не отделялось от гражданского, но постепенно необходимость государственного преследования за наиболее тяжкие деяния против жизни и имущества дошла и до них. Интересно, что к числу лихих дел (душегубство, разбой и т.д.) документы разбойного приказа – следственного комитета той поры – довольно рано (около XVI в.) отнесли потенциально опасные для общества деяния: скоморошество, нищенство, волхвование, корчемство, содержание публичных домов (именуемое в текстах неприличным названием), а также денежные игры, зернь и кости. Можно предположить, что культмассовый сектор Москвы длительное время являлся театром боевых действий, и театральным критикам жилось намного сытнее, чем артистам.

Выбити из волости вон

Со своей стороны нагнетало напряженность духовенство – в приговорной грамоте Троице-Сергиевского монастырского собора 1555 г. скоморохов предлагалось «бив да ограбив да выбити из волости вон» (вероятно, подвергать порке, конфискации имущества и высылке за пределы волости), тем, кто предоставлял им приют, грозил штраф в 10 руб., «прохожим» скоморохам въезд запрещался. Сообщается, что Иван Грозный допускал при своем дворе энергичные танцы в масках (которые РПЦ считала изобретением дьявола), но, по-видимому, это было исключение, касавшееся не всех.

Не ограничиваясь подзаконными актами, в 1628 г. царь Михаил Федорович издал указ, запрещающий безлепицы, т.е. народные гуляния и скоморошество. Якобы местом игрищ являлся район Ваганькова на месте нынешней библиотеки Ленина. Но вопреки запретам потешники продолжали веселить народ, и царь приказал перевести их за р. Пресню в районе Трех гор. Тогда эта местность получила название нового Ваганькова. Слово «ваганить» по Далю означает «шалить», хотя некоторые специалисты объясняют происхождение названия местности наличием у Боровицких ворот таможни, определявшей размер ваганной пошлины по весу – «ваге». Так или иначе, разрешали цари бесовские игрища в двух шагах от своей резиденции или наполняли бюджет, очевидно, что до конца XVII в. положение театрального искусства Москвы было довольно шатким. Сообщается, что несколько раньше имели место попытки легализации театра на Украине, где церковники были вынуждены противодействовать натиску католицизма, охотно применявшего театр для пропаганды своего лжеучения.

Интересно, что и православная церковь, никогда не пренебрегавшая аудиовизуальными средствами воздействия в своих службах, дополнительно использовала элементы театра в так называемых пещных действах, которые исполнялись на народном языке перед Рождеством (Успенский собор Кремля и примыкающая территория) – переложениях для сцены отдельных библейских сюжетов про отроков, посаженных в топку и спасенных вмешательством свыше. Чтобы не дразнить церковных гусей, организаторы первого официального театра времен Алексея Михайловича также эксплуатировали религиозную тематику. Развитие театрального искусства, по-видимому, стало возможным благодаря личному авторитету монарха, а также некоторому ослаблению позиций церковного ведомства после отставки патриарха Никона, большого поборника общественной нравственности. Ведь еще в 1648 г. Алексей Михайлович рассылал по всем городам грамоты, предписывающие на улицах песен не петь, по вечерам «на позорища не сходиться», небылых сказок не сказывать, руками не плескать и в ладони не бить (ослушникам на первый раз грозили батоги, а рецидивистам – кнут и штраф 5 рублей).

По-видимому, запрет распространялся на представления под открытым небом, поскольку известно, что боярин Артамон Матвеев устраивал домашние спектакли для собственного досуга. В этом ему помогал иностранный специалист – пастор Грегори из Немецкой слободы, который занимался педагогикой и вел кружок самодеятельности, считавшейся на Западе неотъемлемой частью учебного процесса – постановки закрепляли пройденный на уроках материал. На одном из таких спектаклей побывал царь Алексей, благоволивший к Матвееву. Под влиянием полученного катарсиса глава государства решил ознаменовать театральными представлениями предстоявшие торжества по случаю рождения своего сына Петруши.

Хощу, хощу, но не могу же

Спектакли начали устраивать в с. Преображенском, где по особому указу была возведена «комедийная хоромина». Первая пьеса, поставленная осенью 1672 г., по одним сведениям, называлась «Комедия о королеве Эсфири и о высокомерном Амане», по другим «Артаксерксово действо». Как сообщается, к библейским сюжетам Грегори относился свободно и если выбирал именно их, то единственно для того, чтобы театр не прослыл у москвичей бесовской потехой. Грегори работал на родном языке, но пьесу было решено ставить по-русски (царь иностранными языками не владел), и несколько толмачей Посольского приказа перевели ее на русский. Не обошлось без недоразумений – переводчик, которому была отдана первая часть, писал стихами, но в середине пьесы действующие лица перешли на прозу. Несмотря на это, спектакль произвел на царя очень хорошее впечатление, возможно, потому, что главный герой постановки Артаксеркс выглядел разумным и справедливым правителем. Есть сведения, что за первый же спектакль Грегори получил 40 соболей «во 100 рублев, да пару в восемь рублев» (артисты получали по 4 деньги в день). Надо полагать, что он вполне отработал этот доход – помимо драматургического труда он немало повозился с творческим коллективом (64 молодых человека и подростка были отобраны им по результатам кастинга в московских заведениях и среди иностранцев). История хитрой Эсфири представляла собой грандиозное представление, продолжавшееся 10 часов, после которого зрители, как сообщается, дружно отправились в баню, чтобы как-то избавиться от допущенного греха. Зимой спектакль был повторен в Москве.

После великого поста в 1673 г. была поставлена «История в лицах о праведном Товии», год спустя «Юдифь», в которой полководец Олоферн объяснялся с героиней в таких выражениях: «Не зрише ли, прекрасная богиня, яко сила красоты твоея мя уже отчасти преодолевает? Смотрю на тя, но уже и видети не могу. Хощу же говорити, но языком больши прорещи не могу. Хощу, хощу, но не могу же, не тако от вина, яко от силы красоты твоея низпадаю!». Позднее Грегори представил на суд зрителей пьесу об Адаме и Еве. Кроме духовных, Грегори дал и чисто светскую драму «Темир-Аксаково действо», переработанную пьесу Марло. Для оживления действия был выведен типичный шут с самыми грубыми приемами, выражавшимися в обжорстве и побоях; вообще же направление постановок Грегори характеризовалось как «потешное и радостное». Окрыленный успехом иноспециалист поставил даже языческую драму об Орфее и Эвридике – для духовенства патриархальной Москвы настали нелегкие времена.

Грегори было также поручено преподавание в театральной школе, где обучалось 26 человек (Васька Мешалкин, Михаил Белянинов и др.), но, судя по всему, распределения они не дождались. После кончины царя, в связи с нерасположенностью его преемника Федора к таким удовольствиям (по другим сведениям, из-за смерти Грегори), театр был ликвидирован царским указом в 1676 г.

Н. Голиков

(Продолжение следует)