Рассказывают, что при посещении английского суда Петр Великий увидел множество деловито снующих адвокатов в мантиях и париках. «Что это за народ, и что они тут делают?» - заинтересовался царь. «Это все законники, ваше величество» (английское слово «адвокат» имеет корень «закон»). «Законники? – удивился Петр. – К чему они? Во всем моем царстве есть только два законника, и то я полагаю одного из них повесить, когда вернусь домой». Трудно сказать, кого имел в виду царь-реформатор, однако его подозрительное отношение к юрисконсультам, которых он считал товарищами воров и душегубцев, не было личным предрассудком. Такие же чувства к чернильному племени питал, не всегда  безосновательно, всякий русский человек задолго до Петра и спустя много веков после него - пока сам не попадал в лапы правосудия.

Адвокатура не упоминается в древнейших правовых памятниках Руси, но в XV в. наемное судебное представительство уже несомненно существовало, поскольку одному «пособнику» запрещалось вести больше одного дела в день. Судебник 1550 г. обязывал выяснять наличие у сторон «стряпчих и поручников». Свод законов империи закрепил право истца и ответчика действовать в суде через поверенных. Однако власть довольно рано протянула над ними свою регулирующую руку – по закону 1832 г. услуги судебного представительства могли оказывать только лица, зарегистрированные в коммерческом суде в качестве стряпчего. В регистрации могли отказать без объяснения причин, и в этом отношении царил произвол. Если впоследствии демократическая власть вмешивалась в отношения сторон с их представителями под предлогом защиты интересов граждан, якобы стремясь обеспечить качество оказания юридической помощи, то в николаевской России такие доводы никому не приходили в голову – от стряпчих не требовалось ни юридическое образование, ни опыт работы, ни нравственные правила. По всей видимости, тогда, все равно, что сейчас, ничто не ценилось так высоко, как полная и безусловная лояльность по отношению к правительству.

Признать ябедником

Высоким престижем эта работа не отличалась, и, создавая образ стряпчего Шабашкина, наш великий писатель, вероятно, преувеличивал не слишком сильно. Власть, если и вмешивалась в их деятельность, то исключительно в своих интересах. Например, в 1841 г. московская пресса сообщала, что поручик Иван Григорьев Кусаков признан «ябедником за употребление им на письме дерзостей и за чинение несправедливых наветов на предводителя дворянства  Денисьева, почему и воспрещено ему сочинять просьбы и ходатайствовать по делам всякого рода, кроме собственных».

Судебная реформа 1864 г., как и многие другие преобразования того времени, бросила довольно решительный вызов косности и непрофессионализму. На месте сомнительных ходатаев власть пожелала иметь совершенно новое племя настоящих юристов; требования к ним даже по нынешним меркам выглядят чрезвычайно высокими – присяжным поверенным мог стать гражданин не моложе 25 лет, имеющий высшее юридическое образование и пятилетний стаж практики в судебном ведомстве. Любопытно, что в принятии претенденту могли отказать по нравственным основаниям, впрочем, как показывала практика, распознать их удавалось не всегда, и это еще мягко сказано.

Чуть позже власть легализовала деятельность частных поверенных, которые отличались от присяжных поверенных, имевших право выступать в любом суде империи, тем, что действовали только в том суде, который выдал им соответствующее разрешение, зато обладали тем плюсом, что не обязаны были осуществлять защиту бедняков по назначению суда. Судебные органы, допуская их к представительству, в некоторых случаях пытались проверять их боевые свойства (даже иногда устраивали им письменный экзамен наподобие ЕГЭ), но могли просто упиваться своим правом отказа. Еще на одну ступень ниже располагались неорганизованные поверенные, деятельность которых власть пыталась кое– как ограничивать, впрочем, без особого успеха. Например, в 1884 г. на удочку московского окружного суда попался отставной коллежский регистратор Гусаков «по обвинению его в том, что, не имея установленного свидетельства, он являлся в качестве поверенного в мировых учреждениях пять раз, давая подписку в том, что является поверенным в этом году в третий раз». Подсудимый ссылался на недостаточные доходы, не позволяющие оплачивать право на труд, но суд приговорил его к 14 дням ареста при военной гауптвахте. Присяжные товарищи по классу относились к уличным адвокатам с нескрываемым презрением, которое разделяла пресса того времени, неустанно клеймившая неорганизованное племя «аблакатов» как шарлатанов, невежд и мошенников.

Во многих случаях претензии к аблакатам были вполне оправданны – значительная часть последних беззастенчиво эксплуатировала накопившиеся за годы крепостничества обиды. В суд (особенно в мировые учреждения) потянулись массы людей, не владевших даже элементарными знаниями, не понимавших требований закона и не способных защищать свои права, реальные или воображаемые. Естественно, что недобросовестные поверенные могли обирать их, преподнося собственные ошибки как судейский произвол, а то и просто подстрекая к спорам, которые едва ли возникли бы сами по себе. Некоторые опускались до обычного жульничества – например, адвоката Евграфова обвинял его клиент, крестьянин Бутарев, в том, что поверенный присвоил купленную им гербовую бумагу на 5 руб. 60 коп. Как сказано в сухом газетном отчете, «произведя расследование, пятницкий мировой судья умел склонить Евграфова заплатить за бумагу», но так случалось не всегда. В пользу необходимости прижать хвост подпольной адвокатуре, казалось бы, наглядно свидетельствуют яркие очерки той бурной эпохи, которыми развлекал читающую публику московский поверенный Ливанов.

В истлевших одеждах

«Какая– то женщина поручила адвокату взыскать по расписке 30 руб. Адвокат получил деньги и промотал их. Словила наконец его женщина и приводит в суд. Является г. адвокат в калошах на босу ногу, в истлевших одеждах.

–  Вы по какому это министерству служите? – спрашивает судья.

–  Занимаюсь адвокатурой.

–  И поручают вам дела?

–  Поручают– с.

–  Что же вы с ним будете делать? – спрашивает судья женщину. – Пожалуй, я вам дам исполнительный лист, но ведь вы видите, что за него и с амуницией никто 7 копеек не даст.

Адвокат улыбается, радуясь, что судья понял верно его, что с этой стороны он действительно неуязвим».

Своими талантливыми заметками Ливанов весьма искусно предостерегал общество от использования услуг случайных поверенных (никогда не забывая помещать в той же газете, где они печатались, адрес собственной конторы). Определенные проблемы неквалифицированная юридическая помощь в то время (как и сейчас), вероятно,  действительно создавала, и автор неустанно бичевал некомпетентность своих уличных коллег.

«Мировой вдруг выкликает купчиху с красным носом; вместо нее выступает адвокат, высокий точно жердь с длинными усищами, кажется, фельдфебель или еще в полку отупевший офицер. Выпрямившись во весь рост точно на разводе, он все выправлял свою грудь вперед и крутил в кольца длинные, точно лошадиный хвост усы…

Судья. Что вы скажете на предъявленный иск?

–  Гм.. гм…

Кашляет, потом крутит усы, потом опять кашляет. Наконец царапнул скороговоркой:

–  Ни– че– го!

Купчиха с красным носом инда присела на пол от этого громового ответа.

«Ничего, так я напишу решение», сказал судья и стал писать определение.

Усищи тупо озираются на печку, купчиха с красным носом воздевает к нему длани, как бы заклиная: батюшка! Что с тобой? Приди в разум!

Усач, внемля отчаянию красного носа, мялся, мялся на месте да вдруг еще брякнул:

–  Иск, г. судья, неподсуден!

Судья. Кому?

–  Вам– с.

Судья. Да я уже написал решение. Читает: «взыскать 48 рублей с издержками».

Красный нос у печки: «зарезал, сударики мои! Ни за что не заплачу ему денег!»

Нет ли в законе статьи в мою пользу?

«В другой раз мне пришлось видеть адвоката у сретенского мирового судьи г. Рукина. Это был адвокат уже в другом роде: представительная наружность, очки на носу, книга под мышкой, –  все это заверяло, что уста его будут вещать чистые начала правды. Оказалось, что сей маститый муж был г. Зорин. Судья предъявил ему расписку на доверительницу в размере 50 руб. Адвокат откашлянулся и громким голосом произнес, что расписку эту считает незаконной.

–  Почему же она незаконна? – спросил судья.

–  Незаконна, –  лаконически повторил адвокат.

–  Если вы считаете ее подложной, то я вынужден буду препроводить ее к прокурору, т.к. дела о подлоге мне не подсудны.

–  По ней уже много уплачено, –  брякнул адвокат.

–  Если вы по ней уплачивали, то тем самым признали ее законность.

–  Свидетели у меня есть, что все деньги по расписке уплочены, –  поспешно проговорил адвокат.

–  Свидетели по письменным документам не принимаются, вы это как поверенный должны знать. Нет ли других доказательств?

Но адвокат, истощив все свои познания и видя, что они как– то неприложимы, думал, думал, нахмурился, посмотрел в книгу, но придумал только снова сказать: свидет…

–  Довольно, –  сказал судья и начал писать решение.

Немного погодя, адвокат снова заговорил:

–  Г. судья! Нет ли в законе статьи в мою пользу?

–  Ведь это наконец недобросовестно с вашей стороны, беретесь за дело и не знаете, как к нему подступиться. Вы мне должны указывать статьи, а не я вам».

Целясь в конкурентов, поверенный Ливанов иногда попадал в собственных кормильцев, и эта тема, по понятным причинам, не получила должного развития в его творчестве.

«У публики московской, особливо у той, что ходит в поддевках, царит убеждение, что если адвокат засадит противника на 3 дня, а не на 3 месяца, как хотелось бы поддевке, то слабому цицерону и денег не следует платить.

–  Помилуйте, г– н судья, –  твердила одна поддевка у мирового судьи, –  за что я заплачу эфтому адвокату 10 рублей серебром, когда он обещал засадить моего врага под арест на 3 месяца, ан вышло только на три дня.

Адвокат в ветхих ризах, со шрамом на щеке и с бородавками на красном носу, смотрит на своего доверителя точно волк свирепыми глазами.

–  Я не бог, –  рявкнул вдруг цицерон.

–  Так и не берись за дело, коль умом не дорос! – укоряет кулак своего наемного цицерона.

–  Но вы обязаны, однако, условие исполнить, –  замечает внушительно судья кулаку.

–  Не могу– с. По моему расчету, я волен ему заплатить за такую работу 33 копейки, и более не желаю.

Судья пишет решение об уплате адвокату 10 руб. серебром. Поддевка дерзко вопиет:

–  Что это за суд? Помилуйте!

Судья штрафует его на рубль. Поддевка вынимает деньги из кармана и ворчит: «Видно, вам наших денег не жаль». Судья штрафует поддевку еще на 2 руб. серебром». Это подействовало на доверителя, так что он даже изъявил желание расплатиться с ответчиком на месте, «чтобы не видеть этой противной физеономии у себя дома». Адвокат было обиделся, но поскольку работник торговли начал отсчитывать 10 рублей (нарочно самой мелкой монетой), собрал свой гонорар и исчез.

«Исключив всякий к ней доступ для бедного люда»

О проделках своих собратьев из числа присяжных поверенных Ливанов много не распространялся, благоразумно обуздав в этой части свою язвительную натуру. Между тем и они порой привлекали внимание прессы то дракой с прокурором, то нападением на коллегу в общественном месте –  сценки из их быта довольно примечательны. Однажды клиент пригласил присяжного Невядомского закусить в ресторан, однако в благодарность за хлеб– соль адвокат назвал его скотиной. Клиент потребовал объяснений, причем объяснение было таково: «скот в образе человека». Дело закончилось дракой, и мировой, посадил несдержанного адвоката на четыре дня под арест. В своей профессиональной практике присяжные поверенные также не всегда могли подавать пример своим менее обеспеченным коллегам. «Один из этих защитников вдов и сирот попеременно выступает в роли поверенного то одной, то другой стороны, и удивительно, как этот господин во время частых и быстрых переходов не обронил своего значка» (присяжные носили особые серебряные знаки своего достоинства). Однако «совет присяжных поверенных не нашел для себя обидным иметь такого субъекта в своей корпорации и только запретил ему практику на 6 месяцев».

Иногда против нападок присяжных поверенных, как и в наши дни, претендовавших на право считаться эталоном нравственности, пытались возражать нетитулованные коллеги, утверждавшие, что в числе прежних стряпчих были «люди очень хорошие, как могли быть и нехорошие, как это бывает в большом числе людей какого бы то ни было класса». Не оспаривая преимуществ юридического образования, оппоненты указывали, что «не должно отвергать и тех деятелей, которые усвоили себе знание права практической долговременной и безупречной деятельностью на этом поприще», ссылаясь на то, что сам знаменитый зиждитель нашего первоначального свода законов граф М.М. Сперанский не имел на то соответственного диплома». Однако главная причина процветания неорганизованных ходатаев, вероятно, заключалась в алчности официальных; как отмечает наблюдатель в 1884 г. «дороговизна «присяжной адвокатуры» дала возможность пользования ею только привилегированной части общества, исключив всякий к ней доступ для бедного люда».

Как и всякая социальная группа, присяжная адвокатура не была совершенно однородной. Если большинство волновал животрепещущий вопрос о том, вправе ли адвокат играть в азартные игры, многие соглашались защищать политических преступников и, напротив, отказывали в юридической помощи участникам подавления Московского восстания 1905 г., за что отстранялись от работы по мотивам нарушения этики. Постепенно политизируясь, адвокаты сыграли немаловажную роль в событиях 1917 г., и не случайно именно они – в лице Керенского и Ленина –  возглавили первые революционные правительства.

«Орабочить психологию адвокатуры»

Новая власть проявила по отношению к адвокатуре черную неблагодарность, коллегии «правозаступников» постоянно подвергались реорганизациям, и даже гонорар граждане были обязаны перечислять на счет Наркомюста, который взамен выплачивал адвокатам небольшое содержание. Возможности защиты стремились к нулю в ревтрибуналах, а динамичная процедура ЧК, успешно совмещавшая в себе функции следствия, обвинения и суда, в адвокатах просто не нуждалась. Не лучше обстояло дело в обычных нарсудах, один из функционеров Верхсуда выражался так: «по уголовным делам рабочему и крестьянину защита в судах не требуется», правда, это касалось только тех, «кто желает вести на суде прямую линию для своего оправдания и готов своими чистосердечными показаниями помочь суду вынести справедливый приговор».

По гражданским делам возможность привлечения адвокатов также ограничивалась усмотрением суда, таким образом, основным приложением их сил оставались юридические консультации, но и там извлечение нетрудовых доходов строго пресекалось – например, в 1924 г. шумный скандал вызвало поведение одного из работников Замоскворецкой конторы, приветствовавшего посетителя словами «10 червонцев об это место».

Адвокатура умело приспосабливалась к нуждам властей, убеждая в своей «орабоченности» («для нас завоевания Октябрьской революции дороже судебных уставов 64 г.»). Со временем давление на нее действительно ослабло, а возможности расширились (по мере того как сокращалась ее численность) – даже на знаменитых московских процессах 1936– 1938 гг. желающие могли привлекать защитников. Адвокат не мог отрицать вину подсудимого, если «она устанавливалась объективными данными» (похожие ограничения существовали и при проклятом царизме, где запрещалось просить об оправдании, если подсудимый ранее признал свою вину), но в менее значимых для власти случаях мог вполне отработать затраты клиента, даже притом, что в предварительном следствии он не участвовал. Неповторимой чертой эпохи стала разве что необходимость отмежеваться от преступлений клиента, которые адвокату как и всякому сыну отечества не могли не внушать самого глубокого возмущения (однако в дальнейшем возмущенный сын частенько не оставлял от обвинения камня на камне).

Несмотря на репрессии, продолжали действовать и «подпольники», которые «в низкопробных чайных и пивнушках под звуки охрипшего граммофона» давали советы и составляли бумаги. И только в новой России их деятельности может прийти конец. Давно минули революционные потрясения, официальные адвокаты вновь носят бабочки в цветочках и играют в гольф –  для хороших, лояльных к власти адвокатов без преувеличения настал золотой век. Но вековая конкуренция с неорганизованными «подпольниками», как и прежде, не дает хорошим адвокатам покоя, порождая законопроекты об учреждении монополии на правовую работу – в целях повышения нравственности юридических кадров. Так, возможно, и случится, при условии, что плохие адвокаты перестанут кусать руку правительства, протестовать против обысков, которым их иногда для их же пользы подвергают, и всячески мешать работе наших органов своей неуместной активностью в политических делах. В московской адвокатуре все еще много хороших людей, как, это, впрочем, неизбежно «в большом числе людей какого бы то ни было класса».

Н. Голиков